Читать «Королева Англии кусала меня в нос» онлайн - страница 12

Проснувшись, не заходя в туалет и не почистив зубы, я голодными, торопливыми шагами врываюсь на кухню и распахиваю дверцу огромного, дребезжащего, как старик, холодильника. Но в отсутствие мамы он сильно захирел и осиротел – гулко, оледенело и остервенело пуст, в нем ничего нет, кроме нераспечатанного сине-белого картонного пакета компании «Тнува» – моего хорошего старого знакомого – «молллока». Срок годности еще не вышел. И мне приятно, что единственное содержимое холодильника – именно молллоко, мысль о привычном кофе с молллоком вселяет чувство уюта, обычности и повседневности происходящего. Я нахожу в маминой спальне маникюрные ножницы и аккуратно срезаю белый картонный уголок. Теперь из круглой маленькой дырки в любой момент может политься заманчивая струя молллока… Вот только кофе на кухне нет. А молоко без кофе ни одна из нас не пьет. Но я уже вытащила тугой, до краев заполненный пакет, удерживаю на раскрытой ладони, ощущая его вес, его тяжесть, его значимость, и ставить обратно не хочу. Мне все кажется, что надо найти применение, что именно этот пакет с молоком может спасти ситуацию. И вдруг осеняет. «Рахель, – говорю я, – у меня есть идея». Ты сидишь, забрав ноги на стул, обхватив колени, и смотришь перед собой, а на самом деле – внутрь, куда-то далеко внутрь себя…

Но я уже придумала, я знаю, что может растормошить тебя, завести… «Рахель, – говорю я, – мне очень жалко это несчастное молоко – оно столько простояло тут, в холодильнике, а пока кто-нибудь в следующий раз сюда приедет, оно уже испортится, и останется только выбросить его на помойку, и получится, что оно жило зря – а оно ведь и так страдало: провело несколько недель в холодильнике, совсем одно». (На самом деле я говорю не «оно» а «он» – молоко на иврите – халав, мужского рода.) «Нельзя допустить такую несправедливость, Рахель, ведь ради этого литра молока мучили бедную корову: бородатый киббуцник Хаим впивался ей в вымя грязными ногтями минут десять, это молоко было частью живого, поэтому оно и сейчас – даже после пастеризации и упаковки – немного живое и заслуживает другой участи, оно должно оправдать свое существование, давай, Рахель, давай я возьму его с собой в Питер – пусть у него будет яркая, хоть и короткая жизнь, пусть это молоко, этот халав, станет гражданином мира, путешественником, странствующим артистом, пусть он удостоится необычной, особой судьбы – ты ведь никого не знаешь, кто летал бы из страны в страну в обнимку с пакетом молока из супермаркета…»

Ты, как всегда, понимаешь меня с полуслова, и все это время увлеченно слушаешь, и чертики бегают в твоих глазах, и в этот момент ты возвращаешься, ты – та Рахель, которую я знала, Рахель, которая-до-гибели-Йони, и ты не выдерживаешь, перебиваешь, включаясь в игру: «Тогда, – говоришь ты, – надо сделать ему биографию, чтобы было понятно, что это – не простой халав, а Халав с большой буквы – личность…» «Паспорт! – подхватываю я. – Это все будет в его паспорте, ведь без паспорта не пускают в самолет». И мы, разыскав большой черный фломастер, грубыми, толстыми штрихами, рисуем сзади на пакете большой прямоугольник и внутри записываем все данные нашего подопечного, присочиняя новые категории по воле фантазии. Мы сразу пишем, что гражданство у него израильское, а про национальность колеблемся: может ли он быть евреем? А если именно эта корова принадлежала арабу или родилась в арабском селе? И в итоге пишем «национальность: молочная», дата изготовления – дата рождения, а дата истечения срока годности – это дата, когда нужно поменять паспорт и одновременно наградить наше Молочко (Халавуш – так звучит это уменьшительно-ласкательное на иврите) статусом почетного долгожителя, и долго спорим, кто его мать: корова или фирма «Тнува», и решаем, что все-таки – корова, а «Тнува» – роддом, и женат он на своей красавице упаковке, с которой не расстается, но у него внебрачные дети – девочка и мальчик: сметана и йогурт, а папа конечно же тот самый киббуцник Хаим – придуманная нами бородатая доярка.