Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 37

В биографиях Пазолини да и в трудах о нем самых авторитетных авторов крайне сложно отыскать ссылки на мемуары исполнителя одной из главных ролей в «Салó» Уберто Паоло Квинтавалле. Мемуары называются «Дни Содома»; они были опубликованы в 1976 году. Квинтавалле был писателем. Его шапочное знакомство с Пазолини произошло за несколько лет до съемок. У него не было актерского опыта, и выбрали его исключительно из-за внешних данных — провинциального аристократа, живущего в свое удовольствие. Он воплощает образ Курваля, пожалуй, самого пакостного из четырех омерзительных персонажей романа Сада. Произведения Квинтавалле нет и в публичных библиотеках. За ними прочно укрепилась скверная и несправедливая репутация грубого пасквиля. Экземпляр его мемуаров, числившийся в каталогах того же Фонда Пазолини, вдруг исчез в никуда, уж не знаю, по воле Лауры или по какой-то другой причине. Не прошло и года после смерти Пазолини, как книга Квинтавалле вышла в свет. Процесс над Пелози, решающий этап «официальной версии», которую пытались тогда выстроить, был в самом разгаре. Несколько бульварных изданий опубликовали отрывки из книги, намекая на бог весть какие закулисные сцены и сексуальные разоблачения. В действительности самые пикантные истории, касающиеся съемок фильма (снимавшегося в Мантуе в конце зимы и весной 1974 года), носят характер слухов; частью они циркулируют и поныне. Если прочесть мемуары Квинтавалле целиком, то с этой точки зрения они скорее разочаровывают. Да, в них есть любопытный разговор о размерах. Из него явствует, что для П. П. П. «огромный х..» (играющий столь важную роль в ключевых сценах «Нефти») — это миф, «несуществующая фантазия». «Дни Содома» могут быть чем угодно, кроме скандальной книжонки. К тому же Квинтавалле обнаруживает две ярко выраженные черты лучших портретистов и мемуаристов: определенную неприязнь к предмету своего описания и слегка мелочный характер, что не дает мемуаристу впасть в подражательство и благоговение. Поэтому я считаю его книгу очень ценным и правдивым документом о последних месяцах П. П. П., о его внутреннем движении к метаморфозе-посвящению-смерти, исключавшем возможность изменить это движение или дать ему обратный ход. Такое же ощущение достоверности я испытываю, глядя на фотосессию Дино Педриали, хоть и не принимаю в расчет эстетической разницы между ними. Разумеется, нельзя отрицать, что порой Квинтавалле вызывает раздражение, когда его суждения становятся слишком поверхностными. Но, как и все умелые сплетники, он прирожденный наблюдатель. Это позволяет ему понять, что П. П. П. идет наугад, он потерял источник удовольствия и жизненной энергии и теперь отчаянно пытается поднять ставку. Что знаменательным событием, явившимся точкой отсчета этого отчаянного поиска, стал брак Нинетто Даволи. Так думает не один Квинтавалле. Эта мысль вполне приемлема, если не воспринимать тот брак и последующее расставание, как своего рода casus belli — повод к войне. Впрочем, самый интересный аспект этого свидетельства относится не к психологии, а к художественным приемам, способу придания формы этим двум последним экспериментам, этим двум катаклизмам, которыми стали «Салó» и «Нефть». Поскольку в их замысле, манере исполнения и вложенных в них силах столько общего, что мы вправе говорить о единой работе или двух способах исследования одного и того же пространства, одной и той же невыразимости. Возьмем, к примеру, манеру Пазолини снимать. Он сам проводил киносъемку всех эпизодов, водрузив кинокамеру на плечо, пренебрегая тележками и другими приспособлениями. Тонино Делли Колли, его выдающийся оператор, «выставлял для него свет и кадр», вспоминает Квинтавалле. «Помощник оператора настраивал фокусировку и раскрытие объектива, затем к камере пропускали его, он прикладывал глаз к видоискателю и снимал каждый отдельно взятый метр фильма». Он испробовал такой метод задолго до «Салó». В последнем фильме эта потребность быть на передовой, физически создавать «каждый отдельно взятый метр фильма», усиливается и наполняется особым драматизмом. Подобная решимость симметрична решимости, с которой он пишет «Нефть». Пазолини становится рассказчиком без повествовательного фильтра. Он говорит, как человек «из плоти и крови», то есть как он сам, Пазолини. Но этот безоглядный нырок в последнюю схватку, туда, где где уже не различить тело и его выражение, это пребывание на переднем крае в еще большем одиночестве, еще менее подобным ему подобным, оказывается только кануном. Притом что, конечно, сохраняется сюжетная основа, композиция произведения. «Кое-что из написанного». В «Салó», равно как и в «Нефти», невозможно продвигаться по намеченному плану, в определенном направлении. Оба произведения превращаются скорее в организмы, даже органы, для которых характерна своего рода пульсация. Они именно пульсируют, а не движутся к какой-то цели. Возможные финалы «Салó» громоздятся в голове П. П. П. Точно так же и «Нефть», явленная в виде посмертного издания, неопубликованного при жизни автора текста, сюжетная развязка которого в точности не известна, множит свои тайны, не давая их разгадок. В перерыве между съемками «Салó», рассказывает Квинтавалле, Пазолини говорите ним об этой книге; он как раз сейчас ее пишет; у нее странное название — «Тот самый шкаф» или просто «Шкаф». Эта мысль мелькнула лишь раз и больше не всплывала в других документах. Еще любопытнее обстоятельства этого разговора. Квинтавалле упоминает о некоем итальянском миллионере, создавшем целую империю на том, что, умело использовал законодательство об экономической помощи отсталым регионам страны и присвоил себе фонды Банка по развитию Юга Италии. Похожих героев в «Нефти» нет. Здесь идет речь о других власть имущих. Но П. П. П. хотел бы получить «более точные сведения» об этом персонаже. Потому что именно такого героя он хотел бы вывести. Он пишет «Нефть», словно копает яму. В нее может попасть все, что оказывается рядом. И когда П. П. П. краем уха слышит сплетни о плутоватом миллионере, он приступает к расспросам, поскольку именно о таком герое он хочет написать. С каких же пор? Именно с этого самого момента. Хотя нет, не об этом он хочет говорить и не в этом смысле. Он занят совсем другим. И никто этого не понимает.