Читать «Я не боюсь летать» онлайн - страница 187

Нет, смотреть через зеркало в свои глаза слишком долго явно было опасным занятием. Я отступила назад и принялась исследовать мое тело. Где кончается оно и начинается то, что вокруг него? В какой-то статье, посвященной представлению о теле, я прочла, что под воздействием стресса (или экстаза) мы теряем границы наших тел. Мы забываем, что владеем ими. Меня часто посещало такое ощущение, и я воспринимала его как часть моей паники. Такое могло происходить и под воздействием непрекращающейся боли. Когда у меня была сломана нога, я потеряла представление о границах моего тела. Парадоксальное явление: под воздействием сильной физической боли или сильного физического удовольствия у тебя возникает ощущение, что ты покидаешь собственное тело.

Я попыталась исследовать мое физическое «я», сделать себе ревизию, чтобы вспомнить, кто я такая, если только, конечно, мое тело можно было идентифицировать со мной. Я вспомнила историю про Теодора Рётке – один в большом доме он то одевался, то раздевался перед зеркалом, исследуя свою наготу между припадками сочинительства. Может, эта история была выдумана, но я видела в ней зерно правды. Твое тело самым тесным образом связано с твоим творчеством, хотя точная природа связи тут очень тонка и, возможно, потребуются годы, чтобы ее осознать. Худые длинные поэты творят короткие толстые поэмы. Но вопрос здесь не так прост и не сводится к закону инверсии. В некотором смысле каждое стихотворение – это попытка расширить границы собственного тела. Твое тело становится ландшафтом, небесами и в конечном счете – космосом. Может быть, поэтому я часто ловлю себя на том, что пишу голой.

За время нашего странного путешествия я похудела, но до модели мне было еще далеко; нет, тучной я не была, но фунтов десять лишних во мне были, так что появляться в бикини мне пока не рекомендовалось. Груди средних размеров, крупная задница, глубокий пупок. Некоторые мужчины говорили, что им нравится моя фигура. Я знала (так, как некоторые знают вещи, в которые сами до конца не верят), что меня считают хорошенькой и что даже моя крупная задница некоторым нравится, но мне самой даже лишняя унция жира была ненавистна. Я всю жизнь вела эту борьбу – набирала вес, теряла, снова набирала с процентами. Каждая лишняя унция была доказательством мой слабости, лености, потакания собственным желаниям. Каждая лишняя унция доказывала, что я права в своей ненависти к себе, что я гнусная и отвратительная. Излишки веса были связаны с сексом – уж это-то я знала. В четырнадцать лет, доголодавшись до девяноста восьми фунтов, я сделала это, наказывая себя за потакание своим сексуальным желаниям. Потеряв тот вес, какой я хотела потерять, и больше, я стала отказывать себе в воде. Я хотела почувствовать себя пустой. Пока голодные спазмы не начинали терзать все мое тело, я ненавидела себя за потакание собственным слабостям. Явно материнский инстинкт (как сказал бы мой муж-психоаналитик) или фобия беременности. Мое подсознание верило, что, подрочив Стиву, я могу забеременеть, а потому я, пытаясь убедить себя, что это не так, худела все больше и больше. А может быть, я жаждала забеременеть и придерживалась примитивного убеждения, что все отверстия моего тела соединены, а оттого боялась, что любая пища осеменит мое чрево, как сперма, и во мне начнет развиваться плод.