Читать ««В тени Лубянки...»» онлайн - страница 251

То, что я говорил, ему было неприятно слышать. Разве я мог быть прав, единственный, кто говорил такие вещи? У меня создалось впечатление, что посланец Белого дома не хотел слышать правду. Ему не хотелось разрушать прекрасные впечатления, полученные в Москве, которые он собирался везти домой. Что касается состояния католичества, мне было больно сообщить ему о практически полном его уничтожении. Три большие епархии были полностью разрушены, во всей России не осталось ни одного епископа, ни одного священника, ни одной семинарии для обучения духовных лиц. После того как я представил ему печальную, но правдивую картину, я вовсе не удивился, когда он спросил меня: «На что вы жалуетесь? Ведь ваша церковь работает?»

А то, что церковь Святого Людовика осталась единственной во всей стране из 1500 церквей латинского обряда, не произвело на него никакого впечатления. По возвращении в США он может доложить, что в России действуют католические церкви. Заявление будет правдивым и особенно ценным, поскольку исходит от свидетеля, видевшего все своими глазами. Похожее заявление было сделано Лозовским во время переговоров о ленд-лизе с миссией Бивербука — Гарримана в сентябре 1941 года. Единственным, чего США добились от СССР в вопросе религии, было заявление, опубликованное Лозовским, представившее названия вероисповеданий, существующих в Советском Союзе. Четыре года спустя нельзя было отрицать, что фантастический взлет престижа СССР в конце войны внес свой вклад в сотрудничество с Большой Ложью.

Сам я противодействовал такой политике, особенно в то время, когда огромная помощь капиталистического Запада спасла советский социализм от развала. Наша беседа была дружеской, но закончилась в довольно прохладной обстановке. Я не мог согласиться с полуправдой и откровенной ложью, которую провозглашали все представители духовенства, лишь повторяющие по кремлевской указке все то, что было напечатано в книге «Правда о религии в России». Я никогда не сомневался в том, что Сталин хотел выпроводить меня из страны. Я был также убежден, что некоторые люди в Москве и Вашингтоне испытывали по разным причинам подобные чувства. Когда я говорил ответственным официальным лицам не то, что говорили все, я противостоял политике, которую называли по-разному. Некоторые — благодушием, другие — умиротворением, а недавно появился новый эвфемизм — «сдерживание».

Какими же были выводы после той беседы? Я никогда не видел копию пересказа или официального донесения, удостоверяющего, что я лишился рассудка. Я не знаю, Сталин ли настоял на моей высылке из страны? Или мой отъезд явился результатом определенного влияния и интриг? Это так и осталось неизвестным. Однако через одиннадцать месяцев после Ялтинской конференции я вернулся на родину. Об обстоятельствах моей высылки, происходивших в тяжелой атмосфере морального давления и интриг НКВД, читатель узнает из предпоследней главы.