Читать «Привидения русских усадеб. И не только...» онлайн - страница 145

Из жертв исторических событий в легенды обычно попадают те, чья насильственная кончина описана в учебниках, – Лжедмитрий I, Петр III, Павел I, Александр II. В этом списке оказался бы и Николай II, но инициативу перехватили авторы сказаний о святых. Легенды о тиранах вроде Ивана Грозного (мстительные призраки) или Бориса Годунова (кровавые мальчики) обязаны своим происхождением не истории, а литературе. Не выдерживают критики «ужастики» о крепостных застенках (дом Расторгуева и Харитонова, усадьба Тереньга, казанский сад «Эрмитаж»), но и в них участвуют реальные лица – даже Ворожцов жил в свое время в Казани. Покрыты мраком судьбы жертв большевистского террора (священники и монахи, Лаптев из Уфы, Любомилов из Ратмина).

Многие жертвы, виновные и невинные, превращаются после смерти в чудовищ (Хованские из Голыгина, чекисты из Раифского монастыря), а многие не являются сами, но портят атмосферу тех мест, где были замучены (Башня смерти в Перми, особняк в Ставрополе). Эта особенность, не типичная для Англии, опирается на деревенскую неприязнь к заложным покойникам.

Исторические деятели могут приходить с того света в преддверии общественно-политических свершений и катаклизмов: Борис и Глеб, Минин и Пожарский. В эту категорию добавили Медного всадника, чем изрядно смягчили ужас от встречи с живой статуей. Всадник пускается вскачь по тем же причинам, по каким в Англии постукивает барабан Фрэнсиса Дрейка.

Лишенные свободы, обесчещенные, убитые женщины, несомненно, прибыли к нам из Англии. За редким исключением, все они – мифические личности: девушка из башни Веселуха, жертвы Нармацкого и Веневитинова, дочь Лугинина из Тулы, любовницы Мешкова, Любушка из дома Игумнова, Эльза из Пятигорска.

В отдельных случаях звучит мотив социального неравенства (смолянка из Аничкова дворца, Палаша из Юрина) или политических интриг (княжна Тараканова). Замурованные монахини у нас не завелись из-за сопротивления православной общественности.

Немногочисленные жертвы любви и ревности, как правило, кончают с собой, а не умерщвляются мужьями и отцами: Марина из Симбирска, старушка из «Литературного дома», жена Дюрингера из Иванова, девицы из самарского «Аквариума», гимназистка Лиза из Ярославля. В эту компанию затесался грустный Пузан-Пузыревский из Вологды – ни женщина, ни муж, ни отец, ни любовник.

Хотя русская сентиментальная проза XIX столетия уделяла внимание страданиям детей, в число привидений они не вошли – не хватило жесткости английской системы воспитания. Бал правят дети зловредные и, что немаловажно, безымянные – лишенные таинства, надписи на могиле (или с издевательской надписью, как Таисия из Перми), жертвы аборта.

Доминирующая социальная группа в мире духов отсутствует ввиду идейной пестроты легенд. Аристократы бывают безобидными (хозяева Дубровиц), капризными (хозяева Марьина) или опасными (Салтычиха, принцесса Ольденбургская), равно как и купцы (Котов из Волгограда, Ларинцев из Челябинска, Колокольников из Тюмени). Среди безвредных привидений особенно много купеческих жен (Любимова из Перми, Железнова из Екатеринбурга) и детей – дочери Ошуркова из Екатеринбурга, Теренина из Калуги, Шелихова из Астрахани, Маркова из Нижнего Новгорода. Недостаток дворецких и лакеев восполняется теми, кто несет посмертную службу, в первую очередь «пожарными»: Александр Ошевенский и другие святые, игумен Кирилл из Астрахани, Василий Марин, кошка из РГБ.