Читать «Пушкин – Тайная любовь» онлайн - страница 64

Не оспоришь, конечно, того, что Плетнев был человек, как говорил о нем сам Пушкин, «услужливый», деловитый и исполнительный – для поэта в одном лице друг, издатель, «кормилец»… Вполне можно согласиться в восприятии Пушкина с благоволением, незлобивостью души, уравновешенностью характера Плетнева. Однако достаточно ли этого для того, чтобы от имени Пушкина счесть его душу «прекрасной»? Понять, что она – «святой исполнена мечты»? А тем более – «поэзии живой и ясной»?..

Да, Петр Александрович имел слабость к стихам, благодаря чему на субботнике у Жуковского году в 1817-м и познакомился с Пушкиным. Однако стоит помнить и то, что поводу какого-то типичного плетневского стихотворения Пушкин 4 сентября 1822 года писал из кишиневской ссылки общающемуся с Плетневым брату Льву: «Мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи; он не имеет никакого чувства, никакой живости, слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня [т. е. Плетневу, а не его слогу] и уверь его, что он наш Гете». (XIII, 44) Бесцеремонный Левушка тогда же показал письмо Плетневу, и тот ответил Пушкину:

Я не сержусь за едкий твой упрек:На нем печать твоей открытой силы;И может быть, взыскательный урокОслабшие мои возбудит крылы.Твой гордый гнев, скажу без лишних слов,Утешнее хвалы простонародной:Я узнаю судью моих стихов,А не льстеца с улыбкою холодной…

В октябре попеняв Левику за его беспардонность, Пушкин радовался: «Послание Плетнева, может быть, первая его пьеса, которая вырвалась от полноты чувства. Она блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением; тон его смел и благороден». (XIII, 51) А самому Плетневу ответил дружеским письмом, положившим начало их многолетним деловым и личным отношениям. Со временем Петр Александрович стихи писать перестал – обратился к критическим статьям, читая которые темпераментный Пушкин опять хватался за голову: «Брат Плетнев! не пиши добрых критик! будь зубаст и бойся приторности!»… (XIII, 153)

Так что «пристрастности» у Плетнева не приходится искать даже редакторской. А уж личная, человеческая «пристрастность» – возможность сопоставить прошлое и нынешнее в отношениях с автором романа – удел исключительно его пассии Бакуниной. Пушкин передарил адресованные явно ей «татьянинские» главы своему другу и почитателю Плетневу лишь после того, как окончательно убедился, что самой Бакуниной подарить их и при всем своем желании не сможет. Просто та по своей неизбывной гордынюшке лично от него никогда ничего не примет.

Второй пушкинский эпиграф ко всему роману – вроде как отрывок из частной переписки на французском языке: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может мнимого». (VI, 3) Выходит, усомнился-таки поэт в своем мужском превосходстве над Екатериной. Осознал, что по молодости лет не удосужился понять душу любимой. Не хотел допустить, что и женщина может быть по-настоящему талантливой, творческой личностью. Осмыслил, наконец, то, что весной 1817 года его буквально поразило: даже допустив по тем временам безрассудный поступок – сделавшись до брака его женщиной, Бакунина отдала предпочтение своему увлечению живописью. Тогда как любая другая девушка на ее месте ухватилась бы за предлагаемые ей ее первым любовником руку и сердце хотя бы только для того, чтобы избежать осуждения родных и окружающих.