Читать «У истоков «социалистического реализма» (горьковская концепция истории русской литературы)» онлайн - страница 6

Народнические и либеральные иллюзии становятся мишенью полемики Горького, который не останавливается перед развенчанием таких кумиров русской интеллигенции, как Чернышевский и Писарев. Мы остановимся лишь на критике романа Чернышевского «Что делать?» и, в частности, центрального героя этого романа - революционера Рахметова. Рахметов, пишет Горький, «сделан (…) из той русской слякоти, которая называется «совестью»; к совести примешана наивность и еще христианский аскетизм» (228). «Чернышевский, написав Рахметова, поставил пред Россией некую нелепейшую выдумку» (228), и «правящие круги» царской России потешались над этим «чучелом». Смеяться над Рахметовым, который был «так свят и так глуп» (229), говорит Горький, бюрократия имела все основания.

Еще резче Горький отзывается о Писареве. В отношении к Чернышевскому, при всей презрительности отзыва о «Что делать?», Горький снисходительнее и благосклоннее, но он камня на камне не оставляет от Писарева, как представителя крайнего индивидуализма: не заметив ловушки, которую поставил Тургенев образом Базарова в «Отцах и детях», он усмотрел в этом нигилисте образец для молодого поколения и как таковой возвел его на пьедестал. Писарев «как мыслитель прежде всего некультурный человек и производит отвратительное впечатление скоропалительностью своих выводов» (240). Для Горького нигилизм и мещанство - две стороны одной медали, и шумное писаревское ниспровержение культуры и искусства есть не что иное, как предпосылка будущего устройства в обществе и вхождения в бюрократическую касту. Эгоистическому индивидуализму Писарева Горький противопоставляет «свободу личности» в герценовском понимании, как «организующую силу», не вырванную из социальной среды (254).

Под этими суждениями кроется критика, которую Горький направляет против русской интеллигенции, вечно бросающейся «от идей коллективизма, развитого до крайности и требующего, чтоб личность приносила себя в жертву обществу, народу, до идей крайнего же индивидуализма, восходящего к нигилизму и отрицанию всего, что не личность» (264). Выход из этой неясности, пишет Горький в связи с Достоевским, видят в некой «надземной силе, в Боге», ибо «только в религии всякая личность абсолютна, как образ Божий, только там она свободна и внутренно неприкосновенна, будто бы» (264). Он считает, что эта религиозная тенденция выражена и в современном ему «богоискательстве». Такому решению Горький противопоставляет «богостроительство» - рациональную, по его мнению, веру в народ, который под руководством пролетарского авангарда создаст коллективное человечество, усвоив из опыта прошлого «то, что ценно для фундамента будущего», а «то, что излишне нам», - отбросит (289). В сущности, «История русской литературы» и есть такое деление на то, что, согласно Горькому, «ценно», и на то, что «излишне». Но, независимо от сомнительности этих утверждений, вытекающих, как было сказано, из общей его концепции, для Горького «излишня» сама история во всей ее сложности, поскольку он, совершенно убежденный в том, что стоит на метаисторической - пролетарской - точке зрения, - смотрит на противоречивый путь развития русской литературы и всего человечества с высоты, думая, что из этого развития можно извлечь только то, что «ценно», вроде Пушкина и Салтыкова-Щедрина, и отказываться от того, что «излишне», вроде Гоголя и Достоевского.