Читать «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков» онлайн - страница 315

Статья Энгельса «Действительно спорный пункт в Турции», включающая фактическую цитату из Тютчева, посвящена прогнозируемым последствиям оккупации черноморских проливов Россией. Эти последствия представляются в стиле будущей «теории домино». Завладев проливами и тем разрезав Турецкую империю, Россия легко запирает турок в Азии и, продвинув свои контингенты в Македонию, Фессалию, Албанию, получает прямой выход к Адриатике. После того, как Черное море становится «русским озером», а Дунай – «русской рекой», – «окружив австрийские владения с севера, востока и юга, Россия вполне сможет обращаться с Габсбургами как со своими вассалами». «Завоевание Турции Россией явилось бы только прелюдией к аннексии Венгрии, Пруссии, Галиции», и в результате «изломанная и извилистая западная граница империи» заменится той «естественной границей России», которая пройдет «от Данцига или Штеттина до Триеста» [Маркс, Энгельс IX, 14–15]. Впрочем, похоже, с присоединением Пруссии граница Империи могла бы сдвинуться, по Энгельсу, еще западнее.

Сценарий Энгельса вторит проекту Тютчева, точно так же изображая разрастание имперской России на ее западе до границ того образования, которое я назвал выше « Россией-2 », – с включением всех земель европейского континента, не принадлежащих к основному романо-германскому ядру. Правда, в отличие от продиктованного обстановкой 1848 г. сценария «России и Революции», где началом формирования «России-2» должно было стать русское вторжение прямо в славянские земли Австрии, сценарий Энгельса в соответствии с ситуацией 1853 г. предполагает первый русский удар по Константинополю. Оба конгениальных антипода – программа Тютчева для России и предупреждение Энгельса Западу – включают в себя те пункты, где, по тютчевскому замыслу, предварительная, панславистская Восточная Европа должна бы начать свое перерастание в «окончательную» «Россию будущего». Такими пунктами оказывалось подчинение окраинных выступов романо-германского ареала: русский протекторат над урезаемой и низводимой до вассального владения Австрией, на что уже есть намек в «России и Революции», и аннексия Пруссии. Последний, мимоходом обозначенный мотив у Энгельса показателен тем более, что Тютчев об этом звене своего проекта предпочитал не высказываться в публицистике, даже в набросках «России и Запада», – но недвусмысленно обозначил его в стихах «Русской географии», где очерчиваются российские пределы «от Эльбы до Китая».

С учетом этого тютчевско-энгельсовского «интертекста» появление в конце статьи Энгельса почти точной цитаты из вступления к «России и Революции» наталкивает на определенное предположение. Весьма правдоподобно, что, рисуя картину грандиозного российского «натиска на запад», Энгельс в частности воспользовался каким-то из пересказов дискутировавшейся в немецкой и французской прессе брошюры петербургского «высокопоставленного чиновника», дававшей, на фоне официальной сдержанности российских политиков, прямое оправдание патетических «русофобских» – в самом буквальном смысле слова «фобия» – установок Маркса и его Пилада. Из этого пересказа Энгельс, по-видимому, почерпнул и фразу о «двух силах в Европе», достаточно нашумевшую, судя по ее полемическому пародированию в выступлении князя Гагарина. При этом, разворачивая свой прогноз, Энгельс, в соответствии с геостратегической логикой, включил в него и те высоковероятные ходы, которые Тютчев, несомненно, имел в виду как часть замысла «другой Европы», но вдумчиво не спешил предавать печати, – вроде предвидимых судеб Австрии и особенно Пруссии.