Читать «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков» онлайн - страница 249

По преимуществу это время отмечено спросом на идею разделенной, неоднородной Европы, разбитой на полюса, где Россия обретает себя как привходящая часть одного полюса, полноправно в него входящая, наряду с европейскими обществами определенной группы; Россия как представитель одной из тенденций, законно действующей в романо-германском мире. Так расцветает оригинальное неославянофильство В.Ф. Эрна, СМ. Соловьева и др., парадоксально объединяющее Россию, как представительницу христианского логоса, против ratio с католицизмом против протестантизма, критицизма и прагматизма. Понятно, что с началом войны подобные идеи обретают прямую политическую актуализацию.

По словам Эрна, «старая антитеза Россия и Европа вдребезги разбивается настоящей войной, и в то же время из-под ее обломков с непреоборимой силой подымаются новые антиномий… Германия противостала Европе, и Европа противостала Германии…. Лицом к лицу тут встречаются две мысли, два самоопределения, два лика самой Европы или, еще лучше, Европа и ее двойник» [Эрн 1991, 372 – 373]. Россию и Европу «всегда внутренно… разделяло то, что… с такой силой объективировалось в подъявшем меч германизме» [там же, 381]. «Отношение России к Европе стало чрезвычайно простым после того, как отрицательные, богоубийственные энергии Запада стали сгущаться в Германии, как в каком-то мировом нарыве… Когда вспыхнула война и наяву в Бельгии, Франции и Англии воскресли „святые чудеса“, между Россией и этими странами установилось настоящее духовное единство» [там же, 382] **.

Аналогично Бердяев твердит о том, что «Европа не может быть более монополистом культуры. Европа – неустойчивое образование. … Россия должна стать для Европы внутренней, а не внешней силой, силой творчески преображающей». Но «для этого Россия должна быть культурно преображена по-европейски» [Бердяев 1990, 126, 129] (точно на дворе XVIII в.). Понятно, что в таких условиях, в конце концов, евразийские медитации насчет азиатской души России и т. п. даже в «западническом» их преломлении начинают восприниматься как пройденный этап, как нечто для России уже устаревшее, и не случайно Бердяев благожелательно-снисходительно откликнулся на «Две души» М. Горького с их противопоставлением Европы и Азии, подчеркивая, что речь должна идти о неоднородности Европы. Интеллигенция упивается этой неоднородностью, тогда как политики-практики к восторгу православных иерархов пытаются использовать эту неоднородность, достигшую антагонизма, для обустройства Балто-Черноморья.

Разумеется, остаются и инерции евразийской фазы. Э. Урибес-Санчес отмечает: если кадеты встраиваются в новый цикл полностью, разрабатывая и конкретизируя его идеологию, то в органах печати и изданиях, связанных с октябристскими и прогрессистскими кругами, евразийские инерции более отчетливы и сильны. Прогрессистский «Голос Москвы» (1912.18.04) мог оспаривать позицию Сазонова о России – европейской державе («конечно, государство наше зародилось и сложилось в Европе, но то было давно, а в настоящее время центр тяжести России неуклонно передвигается к Востоку, к центру великой, северной Равнины, и Азия нам столь же важна и близка, как и Европа»). Прогрессисты и октябристы могли подчеркивать, что Монголия и застенный Китай для России не менее важны, чем проливы («Утро России», 1911. 23.01; 15 и 22.02; 17 и 19.03; 23, 24 и 26.04; 9 и 11.10). И даже могли развиваться идеи сплочения славянства, Ближнего Востока, Средней Азии и монгольских земель вокруг России («Утро России», 1911. 28.07; 6 и 9.11) [ИВПР 1999, 384–390].