Читать «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы» онлайн - страница 229
Валентин Пикуль
Аристид Карпович решительно присел к столу, разложил перед собой листок бумаги. Четко и красиво написал
«
Вы напрасно тиснули статью о винной монополии. Время — дрянь, и может плохо обернуться. Будьте готовы к тому, чтобы лишиться мундира камер-юнкера. Но вы еще молоды, и жизнь Ваша вполне поправима. Гораздо хуже складываются обстоятельства у меня. Прошу без зазрения совести валить все на Влахопулова и на меня. Мертвые сраму не имут.
П-к С. Р.».
Он запечатал письмо в конверт, кликнул кухарку:
— Меланья! Ты на базар-то пойдешь сегодни?
— Собираюсь.
— Захвати писульку. По дороге заверни в присутствие и вручи дежурному чиновнику, чтобы передали губернатору…
Аристид Карпович подождал, пока уйдет кухарка, и снова поиграл с котом.
— Вот жизнь у тебя, — сказал он коту с завистью. — Всем бы так жить!
Кухарка ушла, и Сущев-Ракуса выставил кота за двери. Завел граммофон, поставил пластинку с Варей Паниной, и широкая труба, расписанная цветами, хрипло спела:
Скребся кот за дверью, чтобы его впустили. Аристид Карпович поднес клетку со щеглом к форточке и выпустил птицу на волю.
— Лети, — сказал. — Не хочу, чтобы тебя потом продавали. Отбросил клетку и подошел к столу. Медленно провернул барабан револьвера. Тупо блестели головки пуль.
— Я не мальчик, — повторил жандарм.
Откуда-то издалека, со стороны депо, наплывала на город, пронизанная утренним солнцем, стройная песня:
— Соловьи, — сказал жандарм, поднимая револьвер. — До Петрова дня… Не я, так другие — раздавят!..
Из трубы граммофона вдруг ударили тулумбасы, взвизгнули гитары и Варя Панина не спела, а прошептала, задыхаясь:
Аристид Карпович выстрелил и услышал, как скребется за дверью кот, жалобно мяуча. Полковник посмотрел в потолок, где засела неловкая пуля. Потрогал голову — кровь. Дрянь дело!
— Глупости, — сказал жандарм. — Я не мальчик…
Он приставил револьвер к груди, и удар выстрела отбросил его от стола назад — посадил прямо в кресло. Пластинка еще долго кружилась на диске, издавая зловещее шипение, потом и она затихла.
А над Уренском росла и ширилась могучая песня:
Демонстрация прошла от вокзальной площади по Хилковской (ныне Влахопуловской) улице, вступила на Соборный перекресток и слилась с громадной толпой мастеровых с Петуховки. Впереди шли рабочие депо — они, как железный таран, рассекали пустоту утренних улиц…
Мышецкий вышел на балкон присутствия, закурил папиросу. Красное знамя резануло ему глаза: что это?
— Доигрались! — сказал он, но к кому это относилось, к жандарму или к рабочим, он и сам, наверное, не смог бы ответить точно.
Вцепившись в перила, стиснув в зубах «пажескую» папиросу, он невольно вслушался в слова песни:
