Читать «Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи» онлайн - страница 8

Способность к языкам, как мне кажется, положила начало моей мимикрии – поверхностному чувству, что я всюду вхожа. Мимикрия определяется желанием принадлежать к той культурной среде, в которой в данный момент находишься. Однако желание ассимиляции вступало в конфликт с воспитанным во мне русским самосознанием. Когда меня в детстве спрашивали про мою национальность, я отвечала, что я русская, – даже в ситуациях, когда это было не так просто: например, в эпоху маккартизма (период обостренных антикоммунистических настроений в Америке). Меня учили объяснять не только сверстникам, но и учителям разницу между Россией и Советским Союзом. Я честно выполняла свой долг, хотя меня все равно дразнили «красной». Мой младший брат дрался с мальчиками, обзывавшими его «Хрущевым». Когда я попросила маму объяснить мое отсутствие в школе 5 марта 1953 года болезнью – в семье смерть Сталина была большим праздником, – она отказалась и с гордостью сообщила в записке учителю настоящую причину.

Теперь за этой родительской установкой мне видится непонимание и без того травмированной детской психики, но главным для них было воспитать детей в русском духе и научить их бескомпромиссно отстаивать соответствующие ценности. Впрочем, бескомпромиссность характерна для российского сознания, проявляющаяся, например, в спорах до победного конца.

Некоторые дети эмигрантов придумывали себе фиктивные «нерусские» биографии, что мне казалось унизительным. Это в основном были дети из семей, сделавших ставку на ассимиляцию, которую мои родители презирали. Помню одну такую девочку, чью национальность я раскрыла одноклассникам. Я тогда гордилась этим поступком вместо того, чтобы отождествить себя с ее желанием ассимилироваться. Теперь я сознаю свою детскую жестокость и понимаю, что в таких случаях подчинялась семейному сверх-я, а не более естественной потребности быть как все.

Дома за обедом говорили в основном о политике, главным образом русской, и часто вспоминали и обсуждали революцию с Гражданской войной – как можно было первую предотвратить, а во второй одержать победу. В связи с этим говорили об ошибках – начиная с тех, которые совершил «Государь», как дома называли Николая II, и кончая сделанными Шульгиным и, в меньшей степени, дедом. Александр Билимович одно время был членом Особого совещания генерала Деникина – возглавлял Управление земледелия и землеустройства. Его до конца жизни мучило то, что он не предложил тогда более решительных земельных реформ.

* * *

В университете мой кругозор расширился и сформированные семьей политические представления существенно поколебались. Основную роль в этом сыграло знакомство в UCLA (Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) с группой левых студентов, изучавших русский язык, историю и литературу, и их друзей. Некоторые из них побывали на Фестивале молодежи 1957 года в Москве; их восторженные рассказы о встречах с русскими произвели на меня большое впечатление. Часто обсуждалась знаменитая речь Хрущева в ЦК. Но чаще всего мои новые знакомые предавались критике внутренней и внешней политики США. Летом 1961 года двое из них оправились «ездоками свободы» (freedom riders) на Юг: белые садились рядом с чернокожими в общественном транспорте, протестуя против сегрегации. Их били полицейские; одному нашему студенту серьезно повредили спину. В середине 1960-х годов начались протесты против Вьетнамской войны, в которых участвовала и я.