Полузабытая отрада,Ночной попойки благодать:Хлебнешь — и ничего не надо,Хлебнешь — и хочется опять.И жизнь перед нетрезвым взглядомГлубоко так обнажена,Как эта гибкая спинаУ женщины, сидящей рядом.Я вижу тонкого хребтаПеребегающие звенья,К ним припадаю на мгновенье —И пудра мне пылит уста.Смеется легкое созданье,А мне отрадно сочетатьНеутешительное знаньеС блаженством ничего не знать.
25 марта — 28 октября 1928
Париж
Я
Когда меня пред божий судНа черных дрогах повезут,Смутятся нищие сердцаПри виде моего лица.Оно их тайно восхититИ страх завистливый родит.Отстав от шествия, тайком,Воображаясь мертвецом,Тогда пред стеклами витринИз вас, быть может, не одинУкрадкой так же сложит рот,И нос тихонько задерет,И глаз полуприщурит свой,Чтоб видеть, как закрыт другой.Но свет (иль сумрак?) тайный тотНа чудака не снизойдет.Не отразит румяный лик,Чем я ужасен и велик:Ни почивающих тенейНа вещей бледности моей,Ни беспощадного огня,Который уж лизнул меня.Последнюю мою приметуЧужому не отдам лицу…Не подражайте ж мертвецу,Как подражаете поэту.
10–11 мая 1928
Париж
К Лиле. С латинского
Скорее челюстью своейПоднимет солнце муравей;Скорей вода с огнем смесится;Кентаврова скорее кровьВ бальзам целебный обратится, —Чем наша кончится любовь.Быть может, самый Рим прейдет;Быть может, Тартар нам вернетНевозвратимого Марона;Быть может, там, средь облаков,Над крепкой высью Пелиона,И нет, и не было богов.Всё допустимо, и во всёмЗлым и властительным умомПора, быть может, усомниться,Чтоб омертвелою душойВ беззвучный ужас погрузитьсяИ лиру растоптать пятой.Но ты, о Лила, и тогда,В те беспросветные года,Своим единым появленьемМне мир откроешь прежний, наш,И сим отвергнутым виденьемОпять залюбоваться дашь.
