Читать «Мы не должны были так жить!» онлайн - страница 344

И тут-то Росицкий вытащил свой козырь. Сказал, что со мной желает поговорить атташе по культуре советского посольства. И – подумайте только! – сам услужливо тут же по телефону соединил меня с ним. Тот попросил меня заехать к нему завтра с утра, но непременно до начала сессии. При встрече, состоявшейся не в здании посольства, а рядом в консульстве, он стал было увещевать меня не ходить на сессию, явно затрудняясь, как мотивировать это свое вмешательство. Но я успокоил его, заявив, что и сам не намерен являться туда. А затем, сверившись с новым уставом академии, я убедился, что Росидкий просто солгал: там вовсе не сказано, что членами ЧСАН могут быть «только чехословацкие граждане», а сказано, что ими могут быть «чешские и словацкие ученые», одним из которых я был и остался. Об этом я написал в Президиум ЧСАН, присовокупив, что, конечно, в их власти исключить меня, но что это будет выглядеть по меньшей мере странно, поскольку они до сих пор исключали тех, кто выехал на Запад, а не – с разрешения чехословацкого правительства – на Восток, как я. Ответа на свое письмо я не получил, но из ЧСАН меня – пока – не исключили.

Эта трагикомическая история была – как мне конфиденциально сообщил перепуганный Кедров – передана в Москву в такой версии: Кольман специально приехал в Прагу, чтобы выступить с речью против тех, кто поддерживает оккупацию. Вот каких успехов в кибернетике достигли чехословацкие ученые типа Росицкого: прибор для чтения мыслей (в особенности опасных) «ментикаптор», о котором я написал лишь философскую полу-сказку, они в самом деле построили!

У Кедрова завязался затяжной поединок с Константиновым, ученым секретарем отделения философии и права. Этот бездарный казенный философ-полузнайка, но интриган с обостренным нюхом, почуял в Кедрове опасного соперника, который сможет вытеснить его, и начал всячески под него подкапываться. «Кедров собрал у себя в институте целую свору неблагонадежных, он приютил Кольмана, этого затаенного антисоветчика», – заявил Константинов на одном из заседаний отделения философии и права, осенью 1971 года. И рассказал, что во время приема, устроенного болгарским посольством в честь находившегося в Москве члена Политбюро БКП, директора института философии БАН Тодора Павлова, принявшего участие в Международном конгрессе по истории науки, последний поделился с ним своим разговором со мной. Я будто заявил, что болгарские войска не должны были принимать участия в оккупации Чехословакии.

Разумеется, новое «дело» было налицо. Мне опять – уже в третий раз – пришлось объясняться на партбюро. Я сказал, что с Павловым я действительно перекинулся несколькими словами во время конгресса. Ни одного слова ни о вхождении болгарских войск, ни об оккупации вообще ни мной, ни им сказано не было, и мы дружески с ним расстались.

Было еще несколько попыток спровоцировать меня. Сотрудница иностранного отдела академии (туда я обратился с просьбой о содействии в поездке в Прагу, но мне отказали по формальному мотиву: я не в штате академии, а работаю на общественных началах), она же несомненно и сотрудница госбезопасности, пристала ко мне, чтобы я высказался о своем отношении к чехословацким событиям 1968 года. Я сказал, что, как старый и дисциплинированный член партии, хорошо знаю устав, а поэтому никогда не стану выступать против принятых партией решений, и она так и осталась ни с чем. А тогдашний главный ученый секретарь АН Пейве сначала начал меня «прорабатывать» за мою статью в «Руде право», обнаружив при этом знания слушателя курсов политграмоты первой ступени, а потом без обиняков заявил, что если я обещаю выступить в Праге устно или письменно против дубчековского ревизионизма, то смогу поехать туда по командировке АН. На то же самое прозрачно намекнул и академик Румянцев, которого я считал порядочным человеком. Я, понятно, отказался, заявив, – понимай, как хочешь, – что такое мое выступление только повредило бы нашему делу коммунизма.