Читать «Аппендикс» онлайн - страница 49

Капрал – наниматель-надсмотрщик и владелец стройки никак не смогли оторваться от своих вечерних дел. Побегав вокруг стройплощадки, Флорин никого не встретил, кроме пса хаски (другой глаз, правда, у него был черным), и, вернувшись, так и просидел над Амастаном до утра. Потом он не мог вспомнить, вставал ли он хоть раз помочиться, наверное, нет, а может, и да, когда пошел помыть руки (не от крови, ее как раз не было, а от известки, пыли и грязи) и заодно принести воды.

Непоправимое происходит ежесекундно, но обычно с человеком случаются непоправимые мелочи. Например, он оставляет перчатки в магазине. Произошла лишь ничтожная оплошность, которую он сразу же исправил – примчался, захрюкавшись, назад, и, значит, они должны были бы лежать здесь, как лежали. Никак не верится, что даже в такой интимный сюжет, как принявшие форму рук перчатки, так долго воплощавшие и увековечивавшие его самого, мог вмешаться кто-то посторонний. Однако это очевидно: он не может больше ими обладать, греться в них, запихивать в карманы, теребить их кожу. Они остаются только в зрительной памяти. Досада гложет, и непонятно, на кого больше: на себя ли, на вора. Но уже через несколько дней их образ тускнеет, ошибка исправляется забвением, на смену вещи спешит другая.

Или автобус, сбежавший из-под носа. Черт, если бы владелец канцелярского магазина не сделал вид, что он не от мира сего, и не стал бы, не слыша возражений, делать фотокопии десяти страниц вместо одной, сейчас можно было бы, поднявшись на подножку, смотреть на удаляющиеся фасады, а не стоять с опять двойкой на физии и близоруко вглядываться в безнадежную даль урбанистики. Но вот подкатывает пыхтящий, набитый людом домик, и все позабыто, даже если бюрократические хлопоты и откладываются на после праздника.

И Флорин сразу же подключил все жильные канаты, всю силу мускульного насоса, чтобы оплошность была исправлена. Орал, пока не охрип, звал на помощь кого угодно. Несколько раз набирал номера хозяина и капрала и под резкое дыхание Амастана слушал их автоответчики.

«Ну что еще?» – спросил недовольно хозяин, ответив на первый звонок. Наверняка вспомнил недавние пререкания. Флорин на секунду почувствовал себя неудобно. На другом конце звякнула посуда. «Больше никуда не звони. Если нужно, отвезем его в больницу, подожди», – хозяин что-то жевал заодно со словами. Флорин ждал, пока хватило сил, а потом стал снова звонить. По предложению вызывающего тошноту и головокружение искусственного голоса оставил по три сообщения каждому: первое – с просьбой напомнить номер скорой, второе – растерянное (кажется, в ней уже не было необходимости), третье – сбивчивое, с паузами. В четвертый раз он просто молчал в трубку, и деньги закончились.

А оплошность набирала силу, и в определенный миг он осознал, что остался против нее в одиночку, что она растет и уже начинает выпихивать его в склизлую тень. Он сам, будто тяжело заболевший врач, холодно констатировал свое состояние. Сознание расщеплялось. С одной стороны, он еще оставался тем, кем был прежде, с другой – стремительно превращался в свидетеля или даже в героя трагедии, до последнего отбиваясь от признания того, что она разыгрывается именно при его участии. А она меж тем, перебирая гусеницами и лопастями, подползала все ближе и не хуже рухнувшей стены готовилась раздавить вместе со всеми его слепыми и зрячими кишками, с серым, белым, розовым и каким угодно веществом. И тогда он вцепился в руку Амастана. Она была живой, и все то, что свернулось в спираль ближайшего будущего и уже готово было развернуться в неизбежное настоящее, еще можно было остановить. Он грел ее и сжимал изо всех сил, он говорил без умолку, но рука ослабевала, течение в ней мелело. По сравнению с тем, что происходило сейчас с этой рукой, его собственные слова глушили фальшью, и он подавился их последним звуком. Тишина спустилась на них, как занавес посреди сорванного спектакля, развернулась пустым экраном компьютера, наткнувшегося на вирус, и Флорин растворился, целиком отдавшись исчезающему времени человека, которое выбрало в свидетели почему-то именно его. Под низкой красной луной, что тяжело нависла над каменной выщербиной первого и последнего дома Амастана, он осознал, что парню (было) почти двадцать один год, что у него была невеста, Ркия, что он вовсе никакой не бербер. Он – из народа имазигхен, и это означает свободный. Свободный. А бер-бер – это просто дразнилка древних римлян для тех, кто не говорил на их латыни. В самом деле, как можно было об этом забыть и какое же это было все-таки глупое слово! Только он отдал бы сейчас все, чтобы вернуться к тому времени, когда он об этом не задумывался.