Читать «Аппендикс» онлайн - страница 40

В туалете, над унитазом, на кафельной стене висел улей деревянных ящиков: у каждого лежали свои куски Правды, Смены или Известий для подтирания. Утром туда всегда была очередь, поэтому, если я оставалась ночевать у Нади, мы вставали ни свет ни заря и пробирались, таясь, по коридору с нашим мылом, полотенцем и зубным порошком.

Кажется, ни бабушкой, ни няней не была мне Надя. Может, подругой, потому что здесь, в Ялте, спала рядом в огромной кровати, гуляла со мной и мне пела.

Мать однажды сказала, что после войны она снимала у Нади угол в ее небольшой комнате. Там и тогда стоял стол, две кровати за ширмами, секретер с книгами и нотами и всякими странными вещицами, вроде фарфоровых статуэток пастуха и пастушки и играющих шкатулок. Однако основным обитателем тех стен был, конечно, рояль. Все остальное на его фоне казалось легковесным и временным, и даже сама Надя могла сойти за фарфоровую фигурку. Однажды ночью я услышала, как она говорила с кем-то. Пастушок прижался к ее щеке. Подержав у губ, она переставила его на черную трехногую громадину, и перед попаданием в облачную зону сна я смотрела, как она беззвучно и нежно, будто это было чье-то лицо или рука, поглаживала белый оскал громадного зверя.

В общежитии рояля не было, но зато не было соседок и очереди в туалет и в ванную, и мы могли вставать, когда нам хочется, а именно, как полагается трудолюбивым детям и их взрослым, не позже восьми утра.

Каждое утро по набережной прохаживались соломенные шляпы и матросские костюмчики, сменившие апрельские кримпленовые пальто и плащи болонья. Из рупора звучали соблазнительные песни. Играли танго, румбу и твист. Женщины в светлых платьях с затянутой талией, в пышных юбках-татьянках или юбках-колоколах до колен, с высокими взбитыми в коконы волосами, поправляли круглые солнечные очки и через несколько шагов чуть оглядывались на проходящих.

На площадке в конце набережной все приседали и нанизывались штопором, шуровали локтями изо всех сил, вертелись, пока море и небо не начинали свистеть раскручиваемым бирюзовым обручем. Летс твист эгэйн, твист эгэйн, айм гона синг май сонг. Ча-ча-ча-ча твист! «Идем-ка, Чабби Чекер», – отыскивала меня Надя среди одержимых.

Продавали лимонад и газировку прямо на улице. Дымный запах от припеченных початков кукурузы поднимался к балконам. Теперь оттуда на нас смотрели полураздетые люди. Улыбки были беззастенчивы, солнце грело все жарче. Цветы, птицы и деревья приручали.

«Надечка, спой мне Розину», – попросила я как-то утром, вылезши разнеженной гусеницей из туннеля огромного одеяла.

Она уже проснулась и сидела ко мне полубоком, надевая белый лифчик. Черное родимое пятно на ее правой белоснежной груди напомнило мне о тайной черноте синего моря.

«Унаво́че по́кофа́» была моя любимая утренняя песня, и Розина была гораздо лучше Травиаты и Тоски.

«Спой, пожалуйста», – повторила я тихо.

Но Надя не отзывалась. Она застегнула лифчик и стала надевать шелковую рубашку.

«Надя, ты слышишь меня?»

Даже не оглянувшись, она продолжала одеваться, и я быстро заползла в нору из подушек и одеяла, пытаясь вспомнить, в чем же я провинилась. Когда я оттуда, наконец, выбралась за глотком свежего воздуха, она стояла надо мной как ни в чем не бывало, улыбалась и уговаривала поскорей проснуться.