Читать «Тайна Черной горы» онлайн - страница 167

Четвертый год он в горах Мяочана. Четвертый год! Разгадывает тайну Черной горы. Первые два года был в полевой партии, а потом – приехал в командировку, вроде инспектора-консультанта, думал, на месяц-другой, а вышло – надолго. Заболел начальник экспедиции, и Вадиму Николаевичу пришлось временно возглавлять ее, пока не утвердили начальником Казаковского. Так и осел здесь, в Мяочанских горах, главным геологом. Подумать только, как время днями щелкает, словно лесные орешки раскалывает, один за другим, один за другим… И всё – некогда! Некогда остановиться, некогда передохнуть, некогда оглядеться и подумать. Закрутился, завертелся в вихре событий, стремясь во что бы то ни стало быть главной центральной осью, быть лидером, но лидерство почему-то получалось не такое, как хотелось, и он оказывался где-то около, где-то рядом, двигаясь как бы по касательной, но не по главной направляющей. Был в самой гуще событий и в то же самое время почему-то получалось так, что он оказывался где-то сбоку, на вторых ролях. Он предугадал месторождение, а открыл его другой. Открыл у него, Вадима Николаевича, на глазах и на том месте, где он проходил не раз… И тут, в экспедиции… Странное положение! Удивительно странное! Без него, Вадима Николаевича, здесь не могут, но и с ним тоже не могут. А он сердцем привязан к Мяочану, к Черной горе своей, которую он выстрадал, предугадал и которую полюбил. Без нее уже и не мыслил дальнейшей своей жизни.

Вадим Николаевич подошел к окну, открыл форточку. За окном стояла темнота, плотная, как черная стена, которую, казалось, можно было даже потрогать руками. Ветер поутих, и ветка перестала назойливо барабанить в стекло. Анихимов чуть высунул голову в форточку. В лицо пахнуло ночной свежестью и прохладной сыростью. Несколько холодных капель дождя хлестнули по лбу, по щекам. Он с наслаждением вдохнул ночной воздух, освежающий, бодрящий, густо настоенный на ядреной хвое, еловой смоле и на увядающем таежном разнотравье. Невольно прислушался: поселок продолжал жить и ночью. Доносился торопливый перестук молотков, тюканье топора, повизгивание пил и ножовок. Люди, отработав днем на производстве что положено и даже больше, да плюс еще обязательные два часа стройповинности, введенной Казаковским, снова трудились, теперь для себя, обустраивались, возводили жилища, готовились к предстоящей зиме. Правда, трудились не все. Вдали, на окраине поселка, светились окна больших палаток, в которых жил народ пестрый и разношерстный – там разместились и канавщики, и разнорабочие, и строители, – и оттуда сейчас доносились нестройные пьяные голоса. Пели про то, как бродяга Байкал переехал. И вдруг песня оборвалась, послышались выкрики, ругань. Кто-то кого-то бил, потом завязалась групповая потасовка… Раздался чей-то отчаянный вопль, и как-то сразу все стихло. Немного погодя опять запели хриплыми голосами…