Читать «Тихие выселки» онлайн - страница 69
Александр Иванович Цветнов
Пробежала мимо Егора, будто не видела, и он не окликнул. Кинулась по станции туда, где кирпичи грудой навалены.
На кирпичном складе окликнул Семен Семенович, не свой он, с чужой стороны, но обрадовалась:
— Добрый день, Семен Семеныч, к нам?
— Туда. Из Москвы? А мы кирпич возим: колхозники все на уборке. Поедем с нами. Игнат! — заспешил каменщик. — Барышню в кабину посади, это сама Антонова. Мария Петровна!
Маша задержала Семена Семеновича:
— Как там, мать… коровы?
— Мать ничего. И коровы твои, как слышал, ничего вроде. Комиссия была, не то две, не то три коровы у тебя выбраковали.
— Выбраковали?
— Малопродуктивных. Ты что, дочка? Мать твоя хорошую корову выбраковать не даст.
Полез наверх. Маша села в кабину, в ногах чемодан пристроила, на шофера покосилась — незнакомый, наверно, из МСО, брови вислые, перевитые, в лесу встретишься, за лешего примешь.
Мысли Маши метались, гадала, каких коров выбраковали, если Балетку и Наяду? Их пора выбраковывать, только все равно жалко, привыкла к ним.
— Их что, в заготовки сдали?
— Кого? — спросил шофер, выруливая на лесную дорогу.
— Ах, да! Вы не из Малиновки. Это я про коров,
10
Прасковья вернулась с летнего лагеря и теперь ела кашу с молоком. Каша кончилась, и Прасковья, нагнув чашку, выливала в уемистую деревянную ложку остатки молока с крупицами разваристой каши. В этот момент в проеме раскрытой двери появилась Маша. Прасковья быстро хлебнула остатки молока, от спешки в горле застряли крошки каши, поперхнулась и закашлялась. Отдышавшись, сказала:
— Приехала, а я кашу ела, не в то горло попало.
— Коли видишь меня, то приехала. Выпью молочка, с дороги пить хочется.
Маша выпила залпом два стакана.
Прасковья спохватилась:
— Ты, поди, есть хочешь. Я тебе соберу.
Загремела заслоном, полезла рогатым ухватом в печь за чугуном. Обычно летом Антоновы печь не топили, а ныне Прасковья истопила, щей наварила, значит, ждала.
Поставив на стол щи, прижала к груди каравай подового хлеба, принялась резать большим ножом широкие ломти и горкой складывать около дымящихся щей, нарезала столько, будто за стол человека три уселись.
— Как там, в Москве-то? Сказывают, люду видимо-невидимо и машины Я в постели раздумаюсь, придет в голову блажь, уснуть не могу: задавят, мол, Маньку, не привычны мы по городским улицам ходить. Машины, поди, так и снуют, так и снуют.
— Снуют, — сказала Маша. — Что нового у нас?
— Вроде ничего. На стройке затишье, почти всех строителей на уборку послали. Коровы живы-здоровы.
— Слышь, выбраковка была? Что среди лета?
— Никандров говорит, непородистую скотину с фермы вон. Книги будут заводить, у каждого теленка запишут, кто его отец, а кто мать, кто дед, а кто его бабушка и какие они были, сколько молока давали. У людей такого не заведено, я дальше дедушки никого не помню и не знаю, а у коров знаю прадедушек.
— У меня каких выбраковали?
— Балетку, Субботку, Наядку, эти коровенки только корм переводили.
— А Чайка как?
— Ее тоже пришлось выбраковать.
Маша ложку отложила.
— Как выбраковали? Она пять тысяч литров доила!
— Порченая, трехтитяя… Фершал сказал: не вылечить.