Читать «Белорусы: нация Пограничья» онлайн - страница 149

Собранные материалы подтверждают выводы немецкого историка Бернгарда Кьяри, который на основании изучения документов оккупационной администрации утверждал, что партизан часто боялись больше, чем немецких карательных акций. Тем более что партизаны действительно составляли «черные списки» так называемых предателей, которые подлежали расстрелу на месте .

Упомянутый немецкий историк сравнил белорусское общество во время войны с группой людей на плоту, которых уносит могучий поток. Плот несет через пороги и водопады, он постепенно разрушается. Каждый стремится выжить. Кто-то цепляется за бревна плота, другие бросаются в воду, чтобы доплыть до берега. Некоторые сталкивают своих товарищей по несчастью, чтобы облегчить плот. Отчаяние подталкивает к действиям тех, кто потерял всякую надежду...

В картине, нарисованной немецким исследователем, отсутствуют люди, которые пытались бы спасать не только свою жизнь, но и жизнь иных людей на плоту... Конечно, этот образ можно проигнорировать, отмахнуться, что это немецкое понимание нашей истории, основанное исключительно на немецких документах. Но стоит задуматься, почему так часто жители «лесных деревень» подчеркивали, что свае былі худшыя, что ад сваіх найболыи i нацярпеліся. Даже сегодня многих жителей белорусских деревень (особенно мужчин), людей преклонного возраста, трудно разговорить на тему партизан. Они будто бы все еще боятся...

Большой интерес представляют также ответы на вопросы, которые касались послевоенных партизанских формирований, что вели борьбу против советской власти. Воспоминания были записаны в деревнях Сопоцкинского поселкового совета (2002). Отношение людей к этим партизанам не зависело от национальности последних. Партизаны делились на «хороших» и «плохих» (или «партизан» и «бандитов») в зависимости от того, грабили они людей или нет:

— Прыходзілі партызаны. Хацелі забраць парася, але забралі карову. Яны ваявалі так: удзень спяць, a ўначы прыходзяць у вёску i патрабуюць сала (житель д. Радзивилки, 1928 г.р., АС.2002);

— У нас добрых партызанаў не было. Адныя бандыты былі, а не партызаны (жительница д. Асташа, 1925 г.р., АС.2002).

Только однажды прозвучало слово «наши», но это местоимение и в этом случае не означало симпатии респондента к партизанам:

— Партызаны былі рускія i наши польскія. Рускія не рабавалі магазіны. Яны казалі: «Дайце нам столькі, каб мы маглі жыць». A польскія самі ўсё забіралі.

Респондентка признала, что наиболее страшно было после войны:

— Пасля адыходу немцаў тут такое жахлівае пачалося бандыцтва. Людзей у хатах забівалі (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002).

Следует отметить почти постоянное употребление слова «бандиты» в отношении послевоенных партизан. Все без исключения респонденты негативно оценивали деятельность партизанских груп после войны. И это несмотря на то, что основную массу партизан в околицах Сопоцкино и Поречья составляло местное польское население, которое боролось за возвращение польской государственности: