Читать «Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции» онлайн - страница 198

Однако реальная власть очень скоро оказалась в руках Бонапарта. Прежде всего он забраковал первый вариант конституции, написанный Сийесом, по которому главе государства (на эту роль предназначался конечно же Бонапарт) давалось великолепное содержание, но не давалось достаточной власти. «Я не собираюсь играть роль откормленного борова, – заявил он, – если вы хотите такую конституцию, ищите себе другого». Шантаж удался, Сийес отступил, и вскоре он отходит на вторые роли. «Сийеса, – говорил Бонапарт… нет, уже не Бонапарт, а Наполеон… позже, – расстроило, что я похоронил его метафизические идеи, но он понял, что необходимо, чтобы кто-то правил, – и предпочел меня другим».

И согласно окончательному варианту конституции, вся исполнительная власть передавалась трем консулам, назначаемым Сенатом на 10 лет; но роль второго и третьего консулов сводилась к участию в обсуждении и, если угодно, записи особого мнения, решения же принимал Первый консул единолично.

12

Бонапарт был фантастически популярен в тот момент. Как сообщила «Французская газета» от 26 фримера, «Конституция провозглашена 24-го числа во всех округах Парижа. Одна из женщин, прослушав ее, сказала: „Я ничего не разобрала“. – „А я, – сказала ее соседка, – не проронила ни слова“. – „Ну, что же там сказано?“ – „Что у нас есть Бонапарт“».

Да, для очень многих, вероятно, для большинства, самым ценным было одно: «У нас есть Бонапарт». Люди, разочаровавшиеся в короле, в Генеральных Штатах, в Конвенте, в Директории, еще раз нашли своего героя, чтобы возложить на него надежды.

Были, конечно, и более осторожные люди, которые пока что видели в «дне» 18 брюмера только еще один переворот. Вот что писал, с изрядным скепсисом, один из таких людей своему сыну:

«Не велико геройство заставить выскакивать в окна стадо депутатов и штыками вырвать власть у людей, совершенно лишенных военной силы и не стоящих под защитой общественного мнения. Тот, кто, как Кромвель, изгнал ораторов и демагогов, должен уметь царствовать, как он. Кромвель брал в руки бразды правления в государстве, на которое никто не мог напасть извне. Там не было даже зародыша войны с иноземцами. А внутренние фракции он хорошо изучил и привык иметь с ними дело. Армия вся была за него, притом армия, уже 4 года игравшая самую видную роль в революции. Здесь ни одно условие не совпадает, и если через месяц не будет заключен мир, никакие заискивания не помогут, и герой падет, покрытый смехом, если не стыдом.

За обманутые надежды мстят ненавистью, презрением, унижением. Это идет непрерывно вот уже 6 лет. Всем совершателям переворотов воскуряли фимиам, пока думали, что учиненная перемена всем пойдет на пользу. Сколько похвал расточали этому гнусному Тальену, обрызганному кровью сентябрьских убийств, пока верили, что 9 термидора принесет с собой порядок, мир, справедливость – и как потом все это выместили на нем! Даже у Мерлена, после 18 фруктидора, разве не было приверженцев, и очень искренних? В нашей революции всегда достаточно было прогнать кого-нибудь и сесть на его место, чтобы завоевать общее расположение, по крайней мере, на 2 недели. Главное не в этом, а в том, чтобы удержаться, довести драму до развязки с честью и пользой для себя и к выгоде других. Эта задача еще не решена, и я желал бы, чтобы Б., окруженный метафизиками в политике и учеными светилами Института, дал нам эту, столь желанную, столь долгожданную развязку. Но я не надеюсь на это в такой мере, как другие известные мне лица, – и потому, что я измерил трудности, и потому, что я не ставлю этого человека так уж высоко, как его восторженные поклонники».