Читать «Дозорная ветка. Стихи и переводы» онлайн - страница 11

Баллада из Лесной

А вот курган. Отсюда шведы ушли впервые без победы. Здесь ты впервые проиграл, Карл, Карл! Ты слышишь в имени своем зловещий крик    ворон полтавских, и причитанья вдов солдатских, и огрызающийся гром    артиллерийской канонады, и грубым каменным ядром ручья придавленное горло, и грозное удушье горна? Карл, Карл! Ты сам пришел в поля России, чтоб имя гордое твое вороны старые носили, садясь на мокрое жнивье. Ты, юный, сам не понимал, зачем среди чужих просторов так безоглядно растерял своих железных волонтеров. Брожу в долине с детства милой. Дышу свободой и весной. Есть в стороне моей лесной пришельцев братские могилы. Многострадальный и радушный, мой незлопамятный народ, к могилам этим равнодушный, своей надеждою живет.

Дозорная ветка (Вступление в поэму)

Как только я на холм взобрался, сад в мои легкие ворвался! И я, как пьяный, зашатался и как счастливый засмеялся. Потом в долину я спустился, и оглушил меня простор! и с гулом в кровь мою вломился израненный подсочный бор. О чем леса мои шумели? О чем ночные птицы пели? Я ничего не понимал! Я шел весеннею долиной, бежал к реке своей любимой и, задыхаясь, повторял: О жизнь, непонятая мной, ты восхитительна до дрожи! Однако чести не дороже, однако чести не дороже и не добрей тебя самой.

Луг

Умер мой веселый друг. Не согласен! Больно! Пусто… Но веселый до кощунства мне приснился летний луг! И смотрел я не дыша, и сквозь слезы мне казалось, что товарища душа в свежих травах раскрывалась. Остро вспыхнула роса, и у скорби, у печали — у меня мои глаза краски луга отобрали: серебристый белотал, ветреница золотая, чина, странница седая,— я их до рожденья знал! Вот вербейник у воды нежно-розово-зеленый. Вот поникшей череды сонно-желтые бутоны. Вот пурпуровый чистец с черной рябью на тычинках и вечерница в ложбинках, а на склонах — аржанец. Вот дубровка голубая — боль снимается любая! Вот нивяник грустно-белый… Сник сердечник — признак первый, что чревата даль грозой. А когда подует ветер, вздрогнешь… Спросят: «Что с тобой?» Ты ответишь: «Пахнет клевер!» И вдохнешь его, уверен, что не обделен судьбой! Но, маяча над водой и блуждая вдоль излучин, вдруг я понял, что измучен разнотравной красотой. Потому, что был один, о литейка и больница, и не мог я поделиться с вами свежестью долин. И уже в тени обрыва, от росы еще бела, приднепровская крапива мою память обожгла. О крапива и щавель — отрочества витамины, поколенья гулкий хмель,— там качаются руины… Пусть циничный человек замечает в оправданье, что в его практичный век ни к чему все эти знанья. Отступила голодуха, наступила трын-трава! Но тревожит голос друга, голос друга — голос луга, голос вечного родства… Вновь запахли травы сладко, и возникли надо мной: тополиная стекляница, ивовая переливница, бархатица волоокая, коромысло синекрылое, траурница и весенница, и обычная печальница, и оса, блестянка огненная! И бежало над Лобчанкою детство с марлевою сеткою за сияющей журчалкою и багряной огнецветною. И, сверкая, как лудильщик, знойный полдень шел на луг. Свайный жук и жук-сверлильщик ослепляли меня вдруг. А по воздуху к заливу молодая цапля шла, целый день ловила рыбу, и белел испод крыла. И звенел, трещал будильник в сладком хаосе корней — блеск роняли тинник, ильник и священный скарабей! Пусть циничный человек замечает в оправданье, что в его практичный век ни к чему все эти знанья. Что я цинику отвечу? Я ему отвечу так: — Вечен луг, а ты не вечен, ты ведь циник и пошляк. Одиночеством унижен, потому что сердцем пуст, что ты видишь в зное рыжем? Ничего — ольховый куст. Вечен луг, а ты не вечен, суетой обременен и всеядностью заверчен, даже в грусти ты смешон. Потому что в этой грусти и в несчастиях твоих нету мысли, нету сути, нет бездоний золотых! — Браво, так ему, приятель, вклей, вклей, вклей, вклей! — закричал зеленый дятел, редкий гость земли моей… И кукушка куковала — отзывался в сердце звук — годы родине считала, подтверждала: вечен луг!