Читать «Дары Кандары» онлайн - страница 162

— Где же подвох, злое дитя? Я не помню у тебя ни единой истории без подвоха, — ухмыльнулся Филипп, почесав бороду.

Дух сделал вид, что обиделся, поковырял ножкой пыль:

— Эти люди — кинокефалы, лица их похожи на песьи морды, ноги и животы поросли скверной шерстью, изо ртов разит словно из золотарни. Мудрость их сродни мудрости шелудивой собаки, знающей, где взять мясо и как избежать ударов. А ещё у них хвостики.

Филипп расхохотался, закрывая ладонью рот.

— Хво-сти-ки?

— Куцые и уродливые, как у английских псов.

— Неужели тебе в жизни не встречалось ничего светлого?

Дух, изогнувшись, словно щенок, почесал себя ножкой за ухом.

— Элишева, шлюха из Бейт-Лехема.

— Что ты несешь, сквернавец?

— Что тебя удивляет, ханжа? Когда Назореянин явился в Бейт-Лехем проповедовать иудеям, раввины скинулись и заплатили шлюхе, чтобы та, прокравшись в дом, возлегла с сыном Марии, оскверняя его.

Женщина исполнила поручение — она вошла в сарай, увидела Посланника, спящего на соломе, и склонилась над ним. Но столь ясен, безмятежен был лик Назореянина, что шлюха устыдилась своих нечистых намерений и убежала прочь. Вернувшись домой, Элишева приняла ванну, дабы подготовиться к встрече с гостями — и ощутила, что девственность снова вернулась к ней. Отказавшись от нарядов и денег, облачившись в рубаху из белого льна, распустив по плечам несравненные волосы цвета красного дерева, она удалилась в пустыню, к единственному в округе источнику. И с тех пор ухаживает за ним, тысячу триста лет кряду. Она чистит родник, сторожит верблюдов и поит собак, разжигает костер, чтобы странники не заблудились, омывает раненым кровь, а прокаженным смрадные язвы. Элишева стала сестрой каждому путнику — неважно, ходит он в церковь или синагогу, поклоняется Мухаммеду или огню, утопает в грехах или лучится святостью. Она будет служить до тех пор, пока сын Марии не созовет живых и мертвых на последнюю битву.

— Вот как… — Филипп замолк. Он вспомнил жалкий оазис, хижину, покрытую пальмовыми листами и монахиню редкой красы, одетую в рубище. Из-под пыльного платка выбился локон, похожий на шуструю красную змейку, смуглые ноги в открытых сандалиях легко сминали песок. Она поднесла ему воду и преломила хлеб, хотела омыть и царапину от стрелы, но он уклонился — тамплиеры не смеют касаться женщин. …Не смеют, но касаются. В юности. Аличе была христианкой, как и он сам, дочерью византийского грека и сарацинской пленницы, подол её грубого платья вечно бывал испачкан, то в навозе, то в глине, с маленьких рук не сходили царапины. Он целовал хрупкие пальчики и божился, что однажды его возлюбленная позабудет о грязной работе, он носил Аличе на руках и кружился с ней в оливковой роще.

Но не возлег, опасаясь позора, страшась гнева брата Гильома, справедливого и свирепого магистра Гильома.

А потом пришли сарацины и вырезали под корень предместья Акры.

Когда рыцарь очнулся, дух уже скрылся с глаз — собеседник, впавший в уныние, не прельщает даже оживших мертвецов. На чердаке воцарилась тишина. Стало слышно, как пищат новорожденные мышата, угнездившись в слежавшихся тряпках, как внизу заунывно поскрипывает ребек в ловких руках Лантье, как ветер раскачивает вывеску в доме напротив и грохочут по мостовой колеса большой телеги. Жизнь кипела вокруг, лишь ему, грешному монаху, трусливому тамплиеру, забытому богом и покинутому друзьями, не оставалось места среди людей. Забираясь на этот чердак, он надеялся пересидеть неделю, месяц, в крайнем случае, зиму. Потом процесс прекратится или затихнет, можно будет уехать прочь, укрыться у братьев — иоаннитов, вернуться на Кипр или податься в Испанию — говорят, тамошние храмовники заперлись в крепостях и не пускают внутрь ни папских легатов, ни людей короля, ни самого дьявола. Но прошло уже больше трех лет. Процесс все тянется, обвинения нарастают, люди его величества рыщут по Франции как голодные псы. И Лантье, столь сочувственный, верный слуга, стал ворчать, выражать недовольство — слишком долго опасный гость прожигал у них крышу над головой. Вот и сегодня мерзавец наверняка не явится — в доме чужие. Придется до завтра глодать черствые корки, заботливо спрятанные в соломе, слизывать капли росы с решетки и мечтать о вине, густо-красном бургундском вине, освежающем рот…