Читать «Казанова Великолепный» онлайн - страница 81

А если его еще и снова подогреть… Одна из теток сожалеет, что Казы больше не видно, говорит, что Шарпийон скучает по нему, что она простужена и не встает с постели. Наш полулев растроган, приходит в дом красотки и якобы случайно застает ее в ванне в чем мать родила. Новая атака — новое поражение. Он взбешен, но она его опять заводит. Ужин вдвоем, Каза выпивает лишнего, и теперь всё. Его окрутили, Шарпийон возымела над ним «непререкаемую власть».

Вспомним, в каких обстоятельствах разворачиваются события: Каза не знает английского, не знаком с местными законами, тайная миссия, которую он выполняет (и о которой умалчивает), должно быть, не ладится, своей физической формой он недоволен. Шарпийон, ее мать, ее тетки, служанки и подручные все это поняли (учли и пресловутые «тридцать восемь лет»). Барашек-голубок вообразил, что бедная девочка всего лишь делает то, что ей велят домашние, и решил объясниться с ними начистоту. Гудар уже попытался обдурить его: предложил купить кресло с пружинным механизмом, который прикует к месту предмет его вожделения (а дальше — привлечение к суду за изнасилование). Но Джакомо еще не до такой степени потерял рассудок. Через посредство того же молодчика он предложил матери Шарпийон сто гиней за право провести с дочкой одну ночь. Он думал, что таким образом все устроит, на самом же деле увяз еще глубже.

Шарпийон разыграла перед ним оскорбленную гордость. Вы ничего не понимаете, сказала она Казе, упавшему в ее глазах до четвертьльва, я люблю вас, но вы должны сделать так, чтобы я вас полюбила еще больше, заслужите меня, поухаживайте за мной, походите к нам домой хоть две недели. Ну а потом, ладно уж, давайте свои сто гиней. И кроткий барашек получит награду. Чтобы затянуть петлю потуже, она толкует о любви, обливаясь слезами. Потрясающая, великолепная, душераздирающая сцена, а сколько искренности — ни дать ни взять новая Элоиза (если не считать одной маленькой детали — денег).

«Эти речи заморочили меня», — пишет Каза, безжалостный к самому себе. Он увяз в сентиментальном романе дурного вкуса, который, как ему следовало бы знать, длится бесконечно. В ту пору была в моде знаменитая «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэля Ричардсона. Казанову же притягивает, словно магнитом, фальшивая добродетель, детище порока. Он находит эти спектакли немножко вычурными, но исправно ходит на них. И разумеется, не с пустыми руками.

Проходит две недели, наступает обещанная ночь любви. Но тут — новое осложнение:

«Как только она легла, я придвинулся к ней, чтобы заключить ее в объятия, но встретился с помехой еще худшей, чем верхнее платье. Облаченная в длинную рубашку, она вся сжалась, обхватила себя руками, опустила голову и в ответ на все мои слова упорно молчала. Я устал уговаривать и перешел к действиям, но она все так же лежала не шевелясь, словно испытывая меня. Я было принял это за шутку, однако вскоре убедился в своей ошибке. Меня обуяло неистовство, я обзывал себя болваном, простофилей, последним ничтожеством, ее же — мерзкой шлюхой».