Читать «Определение берега» онлайн - страница 147

Ишпака велел свалить лучших жеребцов, верблюдов и баранов из своих стад. Выдоить целое озеро кумыса из своих кобылиц. Наполнить кирпичные чаны ассирийским вином из кувшинов своих. В этот день голодного поймаешь — накорми, а голого увидишь — разодень. Отряды ловят на дорогах нищих. Купцов, послов, лазутчиков и прочих арканами хватают и ведут к ристалищу и у костров сажают на шелковых коврах и угощают. И пусть не скажут, что последний пир Ишпака скудным был, игрище — скучным. На холмах, окружающих долину, в тени дерев раскидистых сидели ишкузы и с подносов мясо ели, куски макая в чашу с жидкой солью, окрашенной зеленым чесноком и красным перцем. И ели так, чтобы баран вставал на все четыре лапы в тесном чреве. Тогда его топили в кумысе… Бросали жребий все вожди уруков. Кость пала белой стороной двоим. Те двое молча обнялись и снова швырнули кости. Вскрикнул Ики-пшах! И сел Косог на место побежденным. Скун Таг-арты, вождь рода Ики-пшак, который без щитов в толпу врывался, не дав врагам пересчитать друг друга, поднялся во весь рост и крикнул сына. Взревели ики-пшаки на холмах и вмиг сады угрюмые срубили, чтоб видеть не мешали им арену. Бежал он, раздеваясь на ходу, остался в кожаной короткой юбке. И добежал и радостно дышал, лицо его волнением сияло, жемчужина, что не имеет ценности, пока она на дне в зеленом панцире. Но если вдруг найдут ее, и выйдет и явится глазам — ей нет цены! — О скун-торе,— промолвил Таг-арты,— благослови на подвиг Безымянного, не проливал он молока старух и по лицу не бил седобородых. Он хочет имя мужа получить и стать отцом великого народа. Позволь ему… Хан Ишпака кивнул и поднял красный плат, чтоб выводили Быка. II Держали с двух сторон на бронзовой цепи три скифа справа и четыре слева. Дойдя до середины, они разом с рогов сорвали цепи, разбежались. Бык не догнал, стал у скалы, послушать, о чем кричит мальчишка безымянный на сером камне, голос возвышая, размахивая родовым оружьем. — Я сделаю тебя коровой, бык, перечеркну рога твои мечом, священный враг. О, ты еще силен? Когда ты ударяешь рогом в камень, из камня серого, как из мешка, на землю сыплется мука, о бык. Мальчишка прыгнул со скалы, на спину быка, ударил по бедру — и прянул в песок ристалища, вскочил и прямо, клянусь, как лев рогатый, прыгнул бык. — У! — взвыли ики-пшаки. Увернулся. — И! — раздалось с холмов. Он улыбнулся. И поднял нож и обманул быка. Он не вонзил в загривок, издевался, плашмя прижав к рогам, он упирался спиной вперед перед быком он ехал, урук, его подбадривая, ухал. Рога с мечом соединились: — Уй! Бык двигался, набычившись, как пахарь, мальчишка пятками песок пахал, он оставлял две борозды глубокие и потом крупным сеял. Он устал. Но не сдавался, не ломал спины, весь устремлен вперед, хоть двигался назад, а бык не отвлекался — пер к скале. Разноязыкая толпа шпионов, послов, купцов и нищих надрывалась при виде перечеркнутых рогов. Вопили галлы: — Ви! Им вторили арамы: — Аль-ви! — Хо-ви! — собачились эллины. Надсаживался кто-то: — Ви-та! Ви-та! …Вино потягивая, ждал Косог, когда припрет соперника спиной к скале священный враг. …И сломаются руки, не выдержав тяжести мощи быка, меч вдавится плоскостью в грудь, сокрушая ребра, и за ним в кровавое месиво влезут рога. — У! — оседала толпа. Таг-арта посерел, как скала. Оборвал до плеча рукава. Замер в безмолвном крике. Бык возвращался, стряхивая с рогов розовые кишки Безымянного мальчика. И две борозды обнюхивал, вздымал песок дыханьем. III Скун Арт-ага, чей род вдохновенный Косог, просивших пощады не сек, бежавших домой не рубил, поставил пустую чашу у ног, встал и приблизился к хану, ладони крестом на груди сложив. — О Скун-торе Уходящий. Благослови сына моей женщины безымянного Кози Кормеша на великую смерть. Да пусть из спины его выйдут два острых ножа бычьих. Да будет он жертвой тебе, о Бык Уходящий. Кивнул Ишпака не глядя. …Косог Безымянный остался в кожаной юбке и в куртке с короткими рукавами. Широкие плечи его ушей не касались. Он был не жемчужиной нежной, он панцирем был зеленым. Жемчужина украшала багровыми пятками камень. Косог со скалы обращался, и крик его был негромким: — Я сделано тебя коровой, бык. В рога твои я вдену красный щит. Я вышибу багровый диск копьем, нож погружу между рогов опасных. Белел песок арены, бык чернел, к скале не шел боялся вида крови. Сходило солнце между двух холмов, как бы в рога багровый диск садился. Под крики обнадеженных кос-огов широкоплечий юноша спускался, тупым копьем в щит красный колотя. Бык не бросался. Он сопел и ждал, когда закончатся его мученья. Придут, наденут цепи, уведут. Заходит солнце, время водопоя… Косог швырнул ногой в глаза песок, взмахнул щитом и вдел его в рога. Ослепший бык тряс головой, метался. Холмы ревели, заходясь: — Корова! Следил Кози Кормеш и поудобней копье в ладонь укладывал. Бык бился. Щит его мучал, как осколок кости, в зубах застрявший, он ревел протяжно, глазами бил о лапы, плакал бык. (И слезы прятал Ишпака, ослаб он.) Копье, ни разу воздуха не клюнув, как лебедь над водой, шло над ареной, ударило, и выпал круглый щит. Косог в прыжке, не дав быку понять, проник клинком крестообразным в шею, между рогов всей тяжестью повис на рукояти, в мясо погружая, холодной бронзой сердце остужая… Колени подломились у быка, кровь хлынула из носа, и рога в песок вонзились. — Ту!— холмы взлетели. И солнце скрылось, и на темном небе возникла ярко новая звезда. IV Косог, шатаясь, встал, пошел к щиту, поднял, к быку лежащему вернулся, присел и вырвал длинный нож с фонтаном. Глаза быку обмыл горстями крови. В четыре взмаха голову отсек. И на щите нес голову и гнулся, так тяжела была та голова. Косоги пели, стоя на холмах, молчали ики-пшаки, восседая на срубленных оливах, Таг-арта шел от скалы, за ним тащилась женщина, хватая руки мертвые, свисавшие с плеча неутомимого вождя. V Косоги разжигали на арене костер. За хвост быка к огню тащили, острили ствол оливы и совали под хвост быку, распарывали брюхо… Он поднимался к Красному навесу. Щит с головой сложил к ногам невесты, стал на колено, тяжело дышал, гул бычьей крови восставал в ушах. …В крови четвертый палец окунула и красное поставила пятно между бровей своих… А он сказал. — Отныне ты, Шамхат, моя корова, несущая цвет солнца меж рогов, начертанных богами на лице твоем опущенном. Он задыхался. Устал он, поднимаясь по холму. — Отныне бык ты мой,— она сказала.— Я жду тебя в шатре, мой муж рогатый. Иди за титулом,— она сказала,— ты беден именем, а я богата. …Теперь не голос, тело все дрожало, когда он нес тяжелый щит с рогами к навесу голубому. Он боялся — Преступник шел к Преступнику за славой. Он подошел и положил поднос к ногам своим. Приблизился, склонился, поцеловал плечо и руку. Сказал: — Ушедший хан. Я победил. Твой бык был поражен моим стараньем. Признай. Надень достоинства быка на голову мою и дай мне имя. Хан долго поглядел в его глаза, укрытые броней ресниц, сказал он: — Ты был неправ. Но ты его свалил. Он снял с себя тяжелый шлем с рогами, косог пал на колени. — Заслужил. Когда-то брал его у Хор-ахте… Он так же не хотел, но я хотел… Возьми рога и титул Пер-Им-Торе. А имя твое будет Арты-ту. С колен своих меча он поднял тяжесть. — Ты поведешь мою орду к восходу, когда я в битве первой упаду. Он палец обмакнул в крови быка и красный крест между своих бровей провел. И приказал вождям уруков: — На символе вселенной поднимите, пусть Тенгри-хан усыновит его. Вожди подняли белую кошму, косог на ней лежал, дышал от счастья. VI «Пусть то, что ты делаешь ныне, смешно и постыдно, но если великая страсть — украшение чувства, тебя захватила и бродит, как вихрь в пустыне, и если сегодня ты счастлив, то завтра — искусство. Всю силу, все солнца — в сегодня, ведь завтра не будут все праздники жизни отпущенной сразу — без буден, судьба одноцветная — это кошма без узора, ты высшую храбрость познал — не бояться позора».