Читать «Буйный бродяга 2016 №5» онлайн - страница 132

Именно поэтому не только Берендеев, но и другие авторы с проблематикой семидесятых годов и стилистикой поздней перестройки выглядят похожими на Рипа Ван Винкля, проспавшего в пещере последние десятилетия. Скажем, рассказ Андрея Саломатова «Боец железного миллиарда» написан словно в девяностом — девяносто первом году, и тогда наверняка имел бы определенный успех — жгуче интересные позднесоветскому человеку темы садомазохизма и мировой закулисы удержали бы внимание читателя, невзирая на совершенно убогий язык и отсутствие сюжета. Сегодня же на подобные тексты смотришь с недоумением: зачем это написано и для кого? Публиковать подобные вещи — все равно что включать в людном месте протухшие и надоевшие еще пятнадцать лет назад танцевальные хиты (вроде той песни группы «Руки вверх», что звучит на протяжении всего рассказа). Можно понять, почему израильские репатрианты распространяют хохмы, над которыми в России перестали смеяться еще в прошлом веке, однако теми же пороками страдают и авторы-россияне, и это в некотором роде даже хуже ювенальной фантастики, с которой по крайней мере можно полемизировать. Здесь же мы не видим ни логики, ни идеи — только непритязательное высмеивание «совкового маразма» через четверть века после крушения СССР.

К счастью, такой подход к теме наблюдается далеко не у всех авторов. Злата Линник («Карьера Барби») честно пыталась высмеять корпоративный капитализм в своей антиутопии для детей. Проблема в том, что противопоставлять стерильно-жутковатому миру «молодых карьеристов», в котором дети разговаривают рекламными слоганами, креативных бездельников из творческого гетто «инфантил-парка» — столь же не новое, сколь и безнадежное решение. Прежде всего потому, что эти две социальные среды никогда друг другу жестко не противостояли: бывшие хиппи со временем успешно превратились в образцовых карьеристов, конформистов, отцов семейств и избирателей республиканцев. Но имеется и другой вопрос: а кто, собственно говоря, производит всё то богатство, которое дает возможность главным героям думать о карьере или творчестве, но не о выживании? Кто сделал куклу Барби, по которой так тоскует девочка Инструкция, или игровую приставку мальчика по имени Параграф? Подобный вопрос на самом деле возникает ко всем авторам антиутопий, в которых материальное благоденствие сочетается с тотальным контролем. Ответа на него, впрочем, ждать бессмысленно: авторы эти достаточно далеки от проблем реального производства, поэтому для них большой человеческий мир с его реальными ужасами и проблемами оказывается чем-то вроде гигантского офиса «open space» — места довольно-таки неприятного, но, скажем прямо, не самого страшного на планете. Попытки говорить о несвободе, личной или политической, вне контекста социальных проблем, ведут к таким совершенно недостоверным и беспомощным конструкциям, более того — приводят к тому, что фантастическая несвобода оказывается в чем-то даже привлекательнее реальной жизни. Пересмотревший в конце жизни свое отношение к миру «Хищных вещей века» Борис Стругацкий дал тому наглядное подтверждение.