Читать «Итальянский художник» онлайн - страница 37

Я прибыл тайно и сообщил Луиджи, что собираюсь отведать варёного осьминога. Это была очень смешная шутка, но глупый смотритель тюрьмы ничего не понял. Когда я один в кромешной темноте, со свечным огарком в руке спустился в подвал к старухе, она отобрала у меня ключ, вытряхнула меня из моей тёплой шубы и заперла в клетке. Всё произошло за секунду. Я оказался взаперти. Старуха подняла воротник так, чтобы её лица не было видно, замоталась башлыком и взбежала вверх по лестнице.

Я провёл в подвале замка Муль восемнадцать лет.

Нет! Это невозможно! Сидеть в железной клетке нельзя. Я так не хочу. Здесь нет надежды, и даже нет возможности похвастаться своими страданиями, вызвать сочувствие и растравить сладкую рану душевной боли. Здесь невозможно ни отчаяние, ни возмущение.

Я кричал тюремщику, что я — не старуха. Тюремщик Луиджи иногда отвечал мне, что ты мол, старая ведьма, все время кричишь, что ты не старуха. Я уже не знал, кто на самом деле сидел в клетке, может быть, настоящая старуха оттуда давно выбралась и посадила вместо себя кого-то другого. Я сам начинал ощущать себя этой старухой. Время моей жизни определялось по длине бороды. Надежда на смерть была единственной моей надеждой, намного лучше, чем полное отчаяние. Но тело моё было не в силах умереть.

Жизнь — это переживания радости и горя. Когда счастья не хватает, мы стремимся придать нашим бедам величие и героизм, мы хотим гордиться несчастьем. Напрасно думаем, что блаженство достаётся в борьбе и лишениях, что просто так мы его не достойны. Мы боимся счастья и смерти и всё норовим купить себе любовь и пышные похороны какой-нибудь мукой. Мои мучения были абсолютно бессмысленны, их нельзя было ни на что обменять. Моя тюрьма не была искуплением или наказанием. Это был ужас, лишённый логики. Верните мне ужас моего мира, страхи мои верните, всё то, чего я боялся больше всего. Ужас моего детства, надежды на счастье и подозрение, что никакого счастья не будет. Как страшно. Я бы сдался врагу, предал друзей, отрекся бы от всего святого. Но никому не нужны мои предательства и отречения. Можно считать себя несгибаемым. Я согнулся и поменялся уже тридцать раз, но никто не увидит моего унижения. Было бы счастьем испытать стыд за что-то. Но и этого я лишён. «Пошли прочь, канальи», — изредка бормочу я, но уже не помню твёрдо, откуда взялась эта фраза.