Читать «Отныне и вовек (сборник)» онлайн - страница 7

Как только Кардифф ступил на веранду, все кресла-качалки разом замерли, все лица, сверкая улыбками, повернулись к нему, и множество рук взметнулось в молчаливом приветствии. Он кивнул, и белые летние кресла опять закачались под шелест тихой беседы.

Разглядывая это собрание элегантных людей, Кардифф думал: «Странно – так много мужчин средь бела дня просиживает без дела. Непривычное зрелище».

В сумраке за дверным проемом, забранным защитной сеткой, раздался звон крохотного хрустального колокольчика.

– Суп готов, – объявил женский голос.

В считаные секунды плетеные кресла опустели, и отдыхающие гуськом устремились в дом, не прерывая беседы.

Он хотел было последовать за ними, но помедлил и обернулся.

– Что это? – прошептал он.

Позади стоял Элиас Калпеппер, бережно опустивший саквояж на пол, к ногам владельца.

– Эти звуки, – продолжал Кардифф. – Где-то…

Элиас Калпеппер тихо рассмеялся:

– Да это же городской оркестр – у него выступление в четверг вечером. Репетирует сокращенную версию «Тоски»: Тоска бросается вниз с башни и через две минуты приземляется.

– «Тоска», – повторил Кардифф и прислушался к далеким звукам духовых инструментов. – «Где-то…»

– Заходи, – сказал Калпеппер, придерживая для Джеймса Кардиффа дверь с сеткой.

Глава 7

В сумраке холла Кардиффу показалось, будто он вошел в прохладную летнюю кухню, где пахнет сливками, что хранятся в больших флягах, спрятанных подальше от солнца, где ледники сочатся тайной влагой, где на кухонных столах лежат свежевыпеченные хлебцы, а на подоконниках остывают пироги.

Кардифф сделал еще шаг и вдруг понял: в здешних краях он будет спать по девять часов кряду и вскакивать, как в детстве, с восходом солнца, ликуя оттого, что жизнь не кончается, что мир по утрам рождается вновь, что в груди бьется сердце, а в запястьях стучит пульс.

Тут он услышал чей-то смех. Это смеялся он сам, ошеломленный своей неизъяснимой радостью.

Откуда-то сверху донеслись звуки шагов. Кардифф поднял взгляд.

По ступеням спускалась – но при виде его замерла – самая прекрасная женщина на всем белом свете.

Где-то, когда-то, от кого-то он слышал: закрепи изображение, пока не поздно. Так говорили первые фотоаппараты, которые ловили свет и переносили озарение в камеру-обскуру, чтобы реактивы в фаянсовых плошках могли вызвать пленных призраков. Лица, пойманные в полдень, проявлялись в кислотном растворе: глаза, губы, а вслед за тем и таинственная плоть – сама красота, или надменность, или детская резвость, принужденная к неподвижности. В темноте эти фантомы трепетали под химической рябью, пока ритуальные жесты не извлекали их на поверхность, преображая время в вечность, которую можно брать в руки когда пожелаешь – даже после того, как теплая плоть исчезнет.

Вот так же и с этой женщиной: в яркий полдень на ступенях мелькнуло чудо; оно сошло в прохладную тень холла, чтобы явиться в пучке солнечного света у порога столовой. Навстречу руке Кардиффа медленно выплыла ладонь, следом показались запястье, локоть, плечо и, наконец, словно из фотографического проявителя, возникли призрачные очертания милого лица – так цветок раскрывает свою красоту, встречая рассвет. Пронзительные, яркие, летне-синие глаза весело сияли, разглядывая его, будто бы и сам он только что появился из той волшебной ряби, в которой плавают воспоминания, готовые спросить: «Узнаешь?»