Читать «Бульвар Ностальгия» онлайн - страница 116

конечности. Упал занавес. Пьеса была блистательно завершена. На ночных

аллеях лесопосадки до утра оставался лежать холодный женский труп.

Что было потом, я помню смутно. Кажется, какое-то броуновское метание по

микрорайону в надежде найти решение от свалившейся на мои некрепкие

плечи беды. Но что я мог придумать, охваченный ужасом первого сексуального

познания подросток.

Успокаивало два обстоятельства:

1. Объявился я на линии, когда объект сексуальных домогательств юношества

уже был практически холоден к любовным усладам.

2. Возбуждение уголовного дела по факту убийства гражданки (я так никогда и

не узнал её имени) давало мне шанс на неучастие в приближающейся

ненавистной Первомайской демонстрации.

На следующий день в конце первого урока в класс ввалилась милицейская

бригада. В её арьергарде анданте качался директор школы Иван Филимонович

Швырок.

Самое удивительное было в том, что выводили они из аудитории именно тех,

кто участвовал во вчерашней оргии, развернувшейся в зарослях лесопосадки. Я

не был исключением. И спокойно встал, когда милицейский работник ткнул в

мою сторону огрызком химического карандаша.

В крытом Газике было душно и темно. Мы, молча прижавшись плечом к плечу,

сидели на его жестких скамейках. Впереди была неизвестность и неизбежность

проклятой УК-115 части первой. А за окном бушевала весна. «Весна тревог

наших» вовсю ломилась своими теплыми лучами в зарешеченное окно

милицейской машины. Ей было глубоко начхать, этой вечно торжествующей

весне, и на 115, и на часть первую (как впрочем, и на вторую), и на наше

будущее, и на перекочевавший с линии в морг женский труп…

Вскоре, сидя в полутемном кабинете, где в банке из-под маринованных огурцов

березовой веточкой так же расцветала весна, я давал показания на редкость

любопытному и любознательному человеку – следователю Чмыреву. Пытаясь

обмануть его любовь к познаниям, я часто прибегал к спасительному «Не

помню». Тогда «любознательный человек» поправлял свой цвета

распустившихся в банке листьев галстук и освежал мои воспоминания

увесистой промокашкой, громоздившейся на его столе.

– Свободен, – наконец сказал следователь, проехавшись чудовищным пресс-

папье по моей подписи.

Во второй половине следующего дня были похороны убиенной. Спрятанный

тюлевой занавеской своего окна, я с любопытством смотрел, как жалобно

причитала толпа, и проливало слезы небольшим дождем скучное небо

большого серого города. Было в этом что-то символичное. Сугубо русское.

Вчерашняя плечевая, безразмерная шалава, рано или поздно закончившая бы

свою жизнь подобным образом, стала вдруг святой. Ох, эта неистребимая

русская страсть возводить падших в святые!

Несколько дней спустя состоялась Первомайская демонстрация трудящихся.

Мои надежды на освобождение не оправдались. Все провинившиеся, напротив,

шли в первых рядах, груженные бархатными, цвета свернувшийся крови,

знаменами. Ване Коробке, громче всех кричавшему «Ура», на приветствия,

несшиеся с правительственной трибуны, и мне доверили нести транспарант,