Читать «Романы. Рассказы» онлайн - страница 146

— Вот сделают меня кузнецом, тогда заново отстрою себе комнатку, — не унывал Теоредис.

Через некоторое время Мурад и Мушег занялись устройством себе жилья на пустыре. В каждую получку они покупали на базаре по дешевой цене разбитые ящики из-под мыла и апельсинов, ржавые, бывшие в употреблении гвозди, обрезки жести и железных полос. Выкопав яму, они сколотили себе нечто вроде собачьей конуры, ухитрились даже сделать маленькое окошко. Только двери получились очень неуклюжие и низкие. Чтобы попасть в эту конуру, приходилось нагибаться чуть ли не до пояса; во всем остальном они остались довольны своим новым жильем. Здесь было тихо, и за ночь можно было выспаться. Одно было плохо: когда шел дождь, крыша текла, как решето, и через многочисленные щели проникала сырость.

Жизнь понемногу начала налаживаться. Они купили два тюфяка, набитых морскими водорослями, керосиновую лампу, сколотили стол и две табуретки. Мурад опять пристрастился к чтению, он брал из библиотеки книги, купил грамматику и начал изучать греческий язык. Мушег больше интересовался техникой, он подолгу изучал чертежи ткацкого станка, делал несложные расчеты и сам чертил. А иногда брал флейту и играл. В таких случаях Мурад откладывал книгу и, полузакрыв глаза, прислушивался к знакомым мотивам. Мысли опять уносили его далеко, к просторам родных гор. В памяти воскресали незабываемые образы. Сквозь мелодии он как будто слышал громкий голос отца: «Эй!.. Эй!.. Караван Гугаса идет!»

— Знаешь, Мушег, мы скоро с тобой забудем не только родину, но и родной язык, — сказал он как-то.

— Давай говорить между собой по-армянски, — предложил Мушег.

Несколько раз они начинали говорить по-армянски, но незаметно для себя переходили опять на греческий и вскоре совсем перестали говорить на родном языке.

Глава девятая

Забастовка

Наступил страшный 1927 год. Промышленный кризис, потрясший Америку, перекинулся в Европу и докатился до маленькой Греции. Склады ломились от продукции, а покупателей не было. Рынок наводнился дешевыми иностранными товарами. Местные фабрики и мастерские, не выдерживая конкуренции, закрывались одна за другой, выбрасывая на улицу массу людей. В город нахлынули жители деревень. У ворот фабрик и мастерских часами стояли толпы людей, готовых взяться за любую работу за какую угодно плату. Безработные были всюду — около отелей и ресторанов, в садах и на улицах. Некоторые из них ходили с плакатами на груди: «Ветеран войны согласен на любую работу». На пустыре возникали целые кварталы новых лачужек. Иные, не зная, из чего сколотить себе конуру, просто копали в земле ямы и, как кроты, влезали со своими семьями в эти сырые подземелья.

Ежедневно с фабрики увольняли десятки людей, а те, кто еще работал, жили постоянно под страхом, что не сегодня-завтра настанет и их очередь. Мастера, как ищейки, искали предлога, чтобы оштрафовать рабочих. За что только не высчитывали из заработка: за брак, за опоздание, за порчу инструмента, за поломку станка, за курение! По субботам около кассы стоял сплошной вопль. Рабочие, получив на руки половину того, что им причиталось, громко возмущались, работницы заливались горькими слезами, беспомощно спрашивая: чем же кормить голодных детей? В довершение всех бед управляющий объявил о новом снижении тарифа на целых двадцать процентов. Это было уж слишком, возмутились даже самые смирные и забитые рабочие.