Читать «Великие жены великих людей» онлайн - страница 69
Лариса Г. Максимова
* * *
Тогда же, видимо, Шостакович написал своему старому другу Виссариону Шебалину: «В моей жизни произошло событие чрезвычайной важности… Мою жену зовут Ирина Антоновна. У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет. В остальном она очень хороша, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает».
А Исааку Гликману сообщил: «Отец ее поляк, мать еврейка. В живых их нет. Отец пострадал от культа личности и нарушения революционной законности…. В общем, девушка с прошлым».
* * *
— Что имел в виду Дмитрий Дмитриевич, когда назвал меня «девушкой с прошлым»? Вы наверняка подумали, что мои романы и увлечения юности. Совсем нет. Главная и самая важная часть моей жизни — детство, мои первые восемь лет. Все, что во мне есть хорошего и плохого, весь фундамент моего характера был заложен тогда. Мы жили в Ленинграде, на углу Инженерной и Садовой улиц, в доме сотрудников Русского музея. Мой отец работал ученым секретарем в Этнографическом музее, который тогда был частью Русского. Отец был этнографом, знал все славянские языки и языки угро-финской группы. Он был аспирантом Н.Я. Марра и занимался сравнительным языкознанием и историей материальной культуры. Мать преподавала русский и литературу на фабрике «Скороход» — там был организован всеобуч, повсеместно боролись с неграмотностью. Она умерла, когда мне было пять лет, я ее совсем не помню. Кстати, умерла она во время операции, которую делал сам Дженалидзе, сейчас клиника в Петербурге носит его имя. Мать заболела, после того как отца посадили на десять лет, отправили в лагерь на Печору. Много лет спустя я прочитала его дело: его обвиняли в том, что в музейной экспозиции он показал жизнь белорусских крестьян до революции более богатой, чем после революции. Позже он был реабилитирован, вернулся в Ленинград, с него сняли поражение в правах. После смерти матери я осталась с ее родителями и младшей сестрой. Когда началась война, завод, где она работала, перешел на выпуск минометов, и мамина сестра стала начальником цеха. Ей выдали рабочую карточку, которую она отдала бабушке взамен ее иждивенческой. 42-й год мы встретили в осажденном городе, мне исполнилось шесть лет. Вот говорят, что детские впечатления стираются из памяти, Ничего подобного! Свое блокадное детство я запомнила так ярко, в таких подробностях и с такой остротой, как ничто другое в жизни. Что я помню? Мы часами сидим в убежище. Убежище прямо в Русском музее. Сводчатые потолки, крюки какие-то торчат. На нас упала бомба, было прямое попадание. Она разорвалась только под потолком, убежище не пробило, видимо, крепкое было строение. Нас завалило, погас свет, кто-то в обморок упал, закричал. Зажгли аварийное электричество. Потянулись часы ожидания до прихода помощи. Бабушка мне читала журнал «Пионер», чтобы не было так страшно. Я даже помню, что это была история про какую-то женщину из Индии, ее преследовали, потому что она была не той касты, она убегала с ребенком. Бабушка мне вслух читала, а я прижимала к себе своего мишку. Я тогда всюду ходила с плюшевым мишкой, ужасно безобразным, но я его горячо любила. Он был черным, в зеленых байковых штанах, а вместо глаз у него были желтые пуговицы. Нас откопали под утро. А в другой раз, когда был взрыв — открыли запасной вход, уходили оттуда, через клубы пыли…Потом прибежала сотрудница музея и сказала: «В музей попала бомба, помогите нам тушить». И все, кто был в убежище, кроме детей, стариков, все побежали. Этот зал музея был круглый, мраморный, с колоннами и стеклянной крышей — потом так и не восстановили.
