Читать «Пятая печать. Том 2» онлайн - страница 6

— Секи, Рыжий, — продолжает Голубь, — дешевый фрайер феньку презирает, потому что ее не знает. Чтобы презирать ума не надо. Проще, чем знать. Старая дева презирает незаконного ребенка и мать-одиночку, а сама не рожает! Осуждать и презирать легче, чем рожать!.. А фенька — это русская речь еще не созревшая, пока она не облитературилась. С точки зрения непорочно литературных старых дев, слова из фени дурно пахнут. Но и младенцы не жасмином благоухают. Зачем их за детский запах — сразу под нож?! Вот подрастут и позырим, у кого с запашком западло: у парализованной старой девы или юной медсестрички, которая за старой девой ухаживает, потому что старая дева своих детей не родила, посчитав, что это безнравственно!! А медсестричка-то незаконнорожденная!

Через сто лет многие слова из ныне презираемой феньки самыми нужными станут! Язык рождается не в кабинетах дармоедов — академиков словесности. Новыми, остроумными словами говорят бродяги, воры, крестьяне, матросы… язык не спускают с академических высот, он растет под ногами из чернозема диалектов и жаргонов! Каждое слово обкатывается миллионами людей из народа, как камень в реке, среди других слов, уже обкатанных! Тут ого-го!.. какая конкуренция! По фенюшке ботали казаки Ермака и Разина. И твои предки, Рыжий, из разбойничьих ватаг, тоже куликали по-свойски, а не выкамуривались тяжелым и неуклюжим, как старинный комод, дубовым языком Ломоносова — отца русского языка. Каждое новое слово позапрошлые академики взашей из русского языка гнали: геть, фенька непотребная!!! А фенька не гордая — она и с черного хода прошмыгнет, с коробейником, мастеровым. И в присказке забавной, в частушке озорной… А такой гений, как Пушкин, плевал на косые взгляды непорочно литературных старых дев, брал бережно фенькино незаконнорожденное слово и ставил его в строку поэмы или романа. И оно у него там так красиво вставало, что общество сразу понимало, что этого слова языку не хватало!

— Ну ты даешь, Голубь! И откуда ты это знаешь?

— В литкружок ходил. Журналистом хотел стать… как мой папка. А кружок вел Дмитрий Ефимович — учитель словесности из санкт-петербургской гимназии… Нет теперь таких учителей. И русский язык России не нужен. Для партийной литературы есть партийный язык «канцелярит». А Дмитрий Ефимович русский язык не просто знал, а его любил и частенько говорил: язык — не мертвое изделие, как горшок, а живая и меняющаяся духовная часть народа! Жив народ, пока живет его язык! Живет ВНУТРИ народа, а не сбоку — в пыльных бумагах научной конторы!

Нельзя росту языка мешать, как нельзя мешать росту сердца, печени… иначе аукнется это на развитии всего народа! А русскому языку казнь китайскую устроили: заживо в колодку тесную зажали, чтобы не менялся он, не рос! Дескать, и так «великий и могучий»… Угораздило же Тургенева, с будуна что ли, ляпнуть про язык, как про женилку! Ведь умница Тургенев: художник, пророк, психолог тонкий… но как не почувствовал он, что трудно писать по-русски, если слова языка не живые… не хватают они за душу, как музыка! Вот и сглазил. А теперь-то «великий и могучий» на полшестого поглядывает: прищемили его так, что не вздохнуть, ни охнуть! И как ему, болезному, в такой скукоженной позе оплодотворять литературу?! А она баба темпераментная — ей страсть подавай, как зверю! Иначе, как говорит Станиславский: «Хрен тебе поверю!»