Читать «Люди августа» онлайн - страница 119

Мы пошли в дальний угол палатки; там был занавешенный брезентом закуток. Антонина осторожно отодвинула брезент, заглянула внутрь, прошептала:

– Заходи, расскажи ему. Смотри, что он подскажет.

Я ступил в закуток, еще на пороге сказав:

– Здравствуйте.

В закутке никого не было.

Я обернулся – и наткнулся на шалые, безумные глаза Антонины; снова посмотрел внутрь закутка; на полу зашевелилась ткань, и оттуда появилась кошачья голова: обожженная, с оторванным ухом.

– Скажи ему, Вася, скажи, – жарко зашептала позади Антонина. – Скажи, Вася!

Глаза привыкли к сумраку, я различил, что кот вжался в брезентовую стенку палатки. Он щерится, сверкает зеленым глазом, но не может двинуться, что-то повреждено в его теле; второй глаз выбит, затянут корочкой запекшейся крови, хвост обрублен на две трети; шерсть вся в грязи, одна лапа перебинтована. Перед котом стояло блюдце с молоком.

– Васенька, Васенька, не молчи, скажи, скажи, – шептала Антонина, будто говорила с человеком.

– Тоня, Тоня, ах, куда же ты, Тоня! – раздался сзади громкий женский голос. – Ты опять к коту!

Антонина вдруг ссутулилась, властная осанка пропала; покорно пошла она за подругой, уведшей ее к нарам.

Я выдохнул, закрыв глаза; я не разгадал безумия Антонины, она показалась мне самой деловитой из женщин. Это перевернутый мир, где сумасшествие нормально, – и я не найду тут ничего, интуиция отказывает, представляет все наоборот. Проклятый кот – он смотрел так, словно и вправду мог что-то сказать; что, я уже верю в этот бред?

Потом я узнал, что кота привезли из Грозного солдаты. Животных там почти не осталось, даже птиц, а кот как-то выжил. Это в первые дни боев даже попугаи по дворам летали, а спустя полтора года уцелели только псы да вороны. Женщины стали подбирать коту имя, сначала думали, что чеченский кот, русских слов не знает, но кот отозвался на Ваську, поднял голову. А у Антонины сына звали Вася, служил он поваром; с тех пор Антонина думала, что не случайно сюда кота привезли, перешла в него душа сына ее и вроде как человек он теперь, а не зверь.

Одни матери пытались мне помочь, другие отказывались, будто боялись невольно передать мне толику своей воображаемой удачи; одни желали успеха, а другие спрашивали, служил ли я, воевал ли я, подразумевая, что я жив, а их сын ни жив, ни мертв, и даже тела не сыскать; третьи смотрели так, что я чувствовал себя тем раненым котом, – заговаривали ласково, узнавали, в здравии ли родители, женат ли я, как зовут подругу, сколько детей мы думаем родить, – и меня уволакивало в омут их страждущих чувств, ведь втайне они желали, чтобы я заменил им детей, так и говорили – ты нам теперь как сын, – не догадываясь, кажется, какой страх эти слова вызывают во мне.

Советчицы сходились в том, что надо ехать в Грозный, искать квартиру отца Анны, расспрашивать соседей, если кто уцелел; но я понимал, что не поеду в Грозный ни за что на свете, мой предел, мой край – это Ханкала, а внутрь войны я не пойду, нет во мне мужества.