Читать «Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз» онлайн - страница 36

Как бы то ни было, я начал снова придумывать их.

Я писал буквально в захлеб. Иногда, за ночь по две. Сейчас я удивляюсь такой творческой плодовитости. Казалось, сочинительство песен берет реванш за несколько лет молчания.

Что? Вам не хватает секса? Ах, да! Я чуть было не забыл. Во времена триллеров, экшенов и блог-бастеров, в каждой подобной истории он должен присутствовать. Хм… Даже не знаю с чего начать…

Может… Когда она глубоко за полночь сонливо трет глазки, ты берешь гитару и идешь на кухню. И раскрывая чистую нотную тетрадь, знаешь – она будет засыпать под мягкие звуки нейлоновых струн, чуть слышно расплывающихся по вашему уютному дому. Когда ты чувствуешь, как со звучанием первого аккорда ее дыхание становиться ровным, входя в резонанс с вибрацией струн. А когда начинаешь записывать в ноты первую музыкальную фразу, шурша карандашом по чистой, пахнущей свежестью бумаге – она уже спит. Ты извлекаешь звуки тихо, чтобы не потревожить ее сон, но заканчивая работу, испытываешь возбуждение от желания скорее спеть ей новую песню. И сомневаясь – достойна ли эта песня пробуждения той, ради которой старался, ты крадешься в комнату, как кот. Бесшумно открываешь дверь и долго стоишь у кровати, любуясь спящей красавицей.

Что ей снилось, когда она слышала сквозь сон, как скользят по струнам пальцы человека, который любит ее?

И в этот момент она просыпается. Садится на кровати, закутавшись в одеяло, и молча устремляет на тебя внимательный, ясный взгляд, как будто говоря этим: «Ну, я готова это услышать». И ты поешь ей песню, зная, что между вами только музыка и одеяло. И это одеяло срывается с нее в тот самый момент, когда перестает звучать последний аккорд. А потом вы долго не можете насытиться друг другом, словно были в разлуке длинною в несколько жизней. И засыпаете под шум первых вышедших на свои маршруты троллейбусов.

Где они эти песни? Я писал и выбрасывал их на утро, чтобы через несколько дней, а точнее – ночей, сочинять снова.

Интерес к джазу не то что начал угасать, но отошел на второй план. Я загорелся своими песнями.

В состоянии болезни многие вещи, на которые прежде не обращал внимания, стали восприниматься острее. Время сжималось, я понимал: чтобы я ни делал теперь, а тем более, какую бы музыку я ни играл, в нее нужно верить. Ничего наполовину. Все до конца.

Не помню, когда и кому из музыкантов первому я показал одну из своих песен.

– Давай сыграем, – услышал я в ответ.

И мы сыграли. И потом еще. И начали собираться на репетиции и делать программу. Это был совсем не джаз, но в то же время джазовые интонации из моей музыки не уходили. Чем дальше, тем больше у меня просыпался азарт к этому.

Отныне джаз стал для меня возможностью заработать и доказать, но уже не другим, а себе, что я могу выходить на джем как полноценный человек. Что я могу играть темы Чарли Паркера, Джона Колтрейна и других великих музыкантов, как и раньше. Внешне никому не было видно, что мне тяжело, и я плохо себя чувствую. И даже более того, на джемах я улыбался и подтрунивал над теми музыкантами, которые вели себя не так. Да, это было вызывающе, но у меня не было возможности разбираться в чужих, как правило, надуманных проблемах.