Читать «Кто боится смотреть на море» онлайн - страница 130

Закончив, пристально посмотрела на Петра Семеновича:

– Меня, значит, винишь в своей жестокости? Меня, супругу свою? В жестокости?

Петр Семенович долгим взглядом поглядел вокруг. Попытался напустить на себя загадочности:

– Разве ветер бывает жесток? Ломает слишком тяжелые ветки – вот и все. Бремени лишнего не любит.

– Но почему собаками? Зачем так-то?

Повисла пауза. Каждый ушел внутрь.

Палашка пришла прибрать со стола, он скользнул по ней взглядом – хорошая девка, налитая, для того и поставил ее прибирать, чтобы кровь ходила.

– Мы же с тобой одно, – пробурчал Петр Семенович своим мыслям в такт, – одна сатана, ну сорвался, бывает. Приревновал, так ты прости меня, дурака. Ты ж была с ним?

– Была. Ты же уже спрашивал…

Как же это она была с ним? Эта целомудренная неумеха? Она рассказывала ему, когда он пытал ее, да ничего так из ее рассказа и не понял. Прожили вместе двадцать два года, а он так и не научил ее любовным дерзостям. Брал девственницей, это понятно. В первую ночь она все стеснялась, просила, чтобы без света, а он все повторял ей, лаская сначала нежно, успокоительно: «Не могу наглядеться, душа моя, дай взгляну, как грудь твоя колышется, плечи твои такой красоты, шея, как же мне не глядеть?»

Марья Степановна расплакалась тогда, страшно, неловко все это, ни к чему. И чего ему надобно, вот она вся – так пускай берет без лишних прелюдий, она готова, глаза закроет – и пусть берет, как там у них это положено – сильно, отчаянно, грубо даже, а он все темнит, подглядывает, ласкает рукой, несмотря на то что все его тело дыбом, Господи, так что же это за мука такая – показывать себя при свете, терпеть, как целует он ляжки, как запускает пальцы невесть куда, скорей бы уже, Господи, скорей бы!

Он очень хотел распалить жену. Свадьбу они сыграли в августе, в пору тяжелых уже плодов, он глядел на эти налившиеся грушки, на дерзко поспевающие яблоки, ласкал ладонью тяжелые ядовито-ароматные головки лилий и воображал, как однажды разрумянится и она сама, зайдется в игре, скажет ему слабоватым голосом, ну давай же, целуй меня где нельзя, а еще здесь и здесь. И он сорвется с цепи на эти слова, обрушится на нее с поцелуями, всей своей изнемогшей от сдерживания силищей, но она все стеснялась и стеснялась, все никак не могла подыграть ему, инстинктивно сжимала бедра, медлила переворачиваться, когда он просил ее, – «Да зачем же это? – недоумевала она. – Какие глупости, неужели тебе так, как есть, недостает?»

Все в ней было – и преданность, и искренняя забота, и необходимая для жизни в поместье хозяйственность, деловито она отпускала провиант, следила за прачками, умело распоряжалась гардеробом, наставляла кухарок.

Из нее получилась хорошая жертвенная мать, первенца пестовала – родила мальчика на радость ему. Потом еще и двух дочек.

Но страсти не казала. Все говорила потом, потом. Никаких особенных умений, тех, что необходимы беременным женам, чтобы мужья их не тосковали без обычной близости, не приобрела. Каялась, винилась, говорила: «Ну, не могу я этого, это же только дурные девки такое могут», и он в душе серчал: у других пускай и непутевые жены, но страстные, с огнем. Столько похвальбы он слышал от закадычных своих друзей, с которыми служил, да и от соседей своих, помещиков, с которыми по молодости, конечно, делились на охоте или рыбалке: после ледяной водочки из садочка так сладко говорится, так сладко мечтается, даже врется, но он не мог врать, он молча слушал, все повторяя: «Да моя-то скромница, ей баловства не привьешь».