Читать «Кто боится смотреть на море» онлайн - страница 129

Скрипнула дверь.

К нему подошла Франсуаза и коснулась его шеи своими пальцами. Потом отошла к окну и зашторила его. Потом он услышал, как она звонит по телефону:

– Он умер, – сказала она кому-то тихо. Он слышал, как удалялись ее шаги.

В комнату вошла Марта. Он узнал ее по звуку шагов.

«Значит, она никуда не уезжала, – мелькнуло у него в голове, – значит…»

Он увидел Марту перед собой, она села на край кровати и положила руку ему на лицо.

Она закрыла ему глаза, потом встала и пошла к окну. Он понял это по шагам.

– Отправь письма! – крикнул он ей.

Она не ответила.

– Я умоляю тебя, отправь письма!

Она расшторила окно.

Наверное, она смотрела на улицу, на шумную текстильную улицу. Он знал, что она видит: плотноватые мужчины и женщины раскраивают, шьют, гладят огромными утюгами на толстых, черных, свисающих с потолка шнурах. Улица надрывается мотоциклетным ревом, и юноши в кожаных куртках развозят в разные концы города костюмы, платья, жакеты.

Возможно, она смотрит на третье окно сверху дома напротив, где всегда, подбоченясь, беседует с молоденькой толстушкой коренастый усач, соблазняет ее, подлец!

Но толстушка не отвечает ему, она слишком занята работой и не отвечает ему никогда, никогда, никогда…

Ветер

– Неслыханная жестокость, Петр Семенович, затравить собаками… Пытались, говорят, Цыгана по кускам собрать, да не смогли, даже и хоронить нечего.

Он опустил глаза в чай, заваренный на английский манер, с молоком, погремел в нем ложечкой, потянулся рукой к пирожочку с визигой, скучно так откусил, без страсти:

– Ветер сегодня. Гляди, как пригибает ветки к земле. Поломает-то, наверное, яблони, подпирали вчера с Сенькой рогатинами, да, думаю, без толку. Поломает… Штрифель в этом году уродился, как в редкий год.

– Яблоки жалеешь, а человека собаками затравил.

– Коришь меня? – Петр Семенович поднял бровь. – Ты меня коришь? Может, я малость и перебрал, спорить не буду. Из-за тебя весь сыр-бор вышел, и ты говоришь, что я жесток?

Марья Степановна выпрямила спину, убрала руки со стола.

– Ты же сколько хотел изменял мне. Девок щупал, они рожали от тебя. Бывало, пройду по деревне, так и тот пацан к тебе лицом близок, и этот. Прыскают мне в спину: «Барин от барыни недалеко падает», издеваются, что ты тут же всех и обрюхатил. Даже никуда не отъезжал. А ты на меня взъелся из-за сущего пустяка.

– Пустяка? Ну, как скажешь… Гости сегодня приедут к ужину, Семёнов с кузиной и Церевитинов с дочками, так я уж прошу тебя, голубушка, чтобы без обсуждений. Даже если они слыхивали, даже если спрашивать будут, не начинай темы. Могу надеяться? Пускай за спинами говорят, что Дурново – зверь, а мы эту тему поддерживать не будем.

Марья Степановна позвонила в колокольчик, в полном молчании дождалась появления Глашки, велела ей позвать повара – вот ведь выписали из Парижа самого что ни на есть кордон блю, а он и языков сварить не умеет, и соус из хрена у него выходит жирный – срамно подавать, не говоря уже о заливных и о почках.

Марья Степановна долго на ломаном французском поучала повара в присутствии мужа, зная, как он такие разговоры недолюбливает. Она повторила несколько раз: сваришь языки в соленой воде, потом откинешь на лед, потом одним движением снимешь кожу. Одним движением, как чулок, слышишь?