Читать «Сумма поэтики (сборник)» онлайн - страница 46

Здесь возможно несколько плодотворных подходов. Но прежде чем их обозначить, необходимо коснуться проблемы «поколения 90-х». Илья Кукулин справедливо замечает, что порождение «фиктивных эротических тел авторства» было свойственно и другим эпохам, в том числе, добавлю, ближайшим к нам. Здесь следует назвать, в первую очередь, Эдуарда Лимонова эпохи «Эдички» (при разговоре о котором важно помнить о гротескных языковых аномалиях в его стихах 1960 – 1970-х), Елену Шварц и Александра Миронова, главным образом программный цикл последнего «Осень андрогина» (1978) с его замыканием языка (поэзии) на фигуру телесного (однополого) соития:

– Кто вы, –   спросит, –   двойная скверна?Мы ответим Ему: наверно,Мы – Ничто, словесная сперма:Роза и сыпь сирени.Он же скажет нам: Звери знают —Так букеты не составляют <…>

Одна из постоянных тем Александра Миронова – «смесительная связь» поэтической традиции и индивидуального языка, который в одном из стихотворений он называет «медиумическим духом травести». Связь, разоблачительно сопрягающая, не без гностических коннотаций, оба (телесное и лингвистическое) значения слова «язык» или «письмо» (в традиционном смысле послания и в смысле «Нулевой степени письма» Ролана Барта):

Какое длинное письморастет себе само!Как бы из чресел эскимо —попробуешь – дерьмо.<…>Апофатический намек,хрящ мировых мощей,соль бытия, письма предлоги поясничный змей —как ни зови – авторитет,желанье, божество,само дыхание… О, нет! —условие его —нет имени: пятно, пятнона бледном полотне.Творение растворенов смесительном огне.

(«Писать, закрыть глаза, писать», 1981–1982)

Есть у Миронова и предельно «жесткие» верлибры (цикл «Кинематограф» середины 1980-х), предвосхищающие стратегии очень и очень разных авторов, среди которых я бы назвал Дмитрия Волчека, Сергея Круглова и Ярослава Могутина, а также «белый» шум сетевой поэзии, отчасти и вынудивший, видимо, некоторых из этих сильных и самобытных поэтов замолчать или сменить (эстетическую) ориентацию:

педерастическая склонность эйзенштейновского топорав последний разприльнуть казенным поцелуем к шее казнимогов последний разоблобызать и растлить обреченное на уничтожениепоследний развсем колхозом напялить на себя ризничные одеждывсе равно ведь пленку потом сожгутв приступе ностальгииостанется Черкасов с неизменным солопом в десницевзбесившаяся коляска с ребенкомпролетарский Апис эмигрировавший в «мир Феллини»музыка Прокофьева слова Луговского

Соединение «казенного поцелуя» и «казни» заставляет вспомнить поэта более отдаленной эпохи, также малоизвестного, но крайне важного в контексте нашего разговора, а именно Андрея Николева (Егунова), превратившего языковое шутовство и травестию в метод «вскрытия и уловления метафизики, таящейся в недрах языка». Его фрагментарная, исполненная сарказма, иронии, полисемии и двусмысленных гомоэротических фигур поэзия звучит остросовременно.