Читать «Сумма поэтики (сборник)» онлайн - страница 35

Соловей засвистал и защелкал —Как банально начало – но я не к тому —Хотя голосовой алмазною иголкойОн сшил Деревню Новую и Каменного дышащую мглу,Но это не было его призваньем. Он в гладком шаре ночиВсю простучал поверхность и точку ту нашел, слабее прочих.Друг! Неведомый! Там он почуял иныеКрая, где нет памяти, где не больноДышать, – там они, те пространства родные,Где чудному дару будет привольно.И, в эту точку голосом ударив, он начал жечь ее как кислотой,Ее буравить, рыть, как роет пленник, такою ж прикрываясь темнотой.Он лил кипящий голосВ невидимое углубленье —То он надеялся, что звук взрастет, как колос,Уже с той стороны, то умолкал в сомненье.То просыпался и тянул из этой ямки всё подряд,Как тянут из укуса яд.Он рыл туннель в грязи пахучей ночиИ ждал ответС той стороны – вдруг кто-нибудь захочетПомочь ему. Нездешний светБлеснет. Горошинку земли он в клюв тогда бы взялИ вынес бы к свету чрез темный канал.

Понятно, что это стихотворение – аллегория поэтического призвания (с оттенком жертвенного служения, на что недвусмысленно указывает стихотворение-двойник, где две последние строки изменены: «Горошинку земли он под язык вкатил / И выплюнул бы в свет, а сам упал без сил»; кроме того, и это также важно для понимания целого, в «двойнике» предлагается иная версия двух заключительных строк второй строфы: «И, свиста рукоять зажав, он начал точку ту долбить, / Где запах вечности шел слабый, – ах, нам его не уловить»). Но этим оно отнюдь не исчерпывается. Поэзия, в свой черед, сама становится фигурой преображения-спасения. Подобно тому как «свист» и «щелканье» превращаются в «кипящий голос», «голос» – в «звук», «звук» – в «язык» (в анатомическом, нои в лингвистическом смысле), а банальный, басенный «соловей» – в пленника тьмы – заложника своего дара – рвущегося – несущего под языком «горошинку земли» к свету. Точно так же претерпевает превращение и пространство, это процесс, напоминающий пульсацию, сокращения матки при рождении или песочные часы с их обратимостью: «Новая Деревня» – «Каменный остров» – «шар ночи» – «иные края» – «невидимое углубленье» – «туннель» – «пространства родные» – «нездешний свет» – «горошинка земли» – «клюв» —.

Преображение обрывается, «зависает», о чем сигнализирует переход в сослагательное наклонение («взял бы», «вынес бы», «выплюнул бы»), оно не завершено, открыто в будущее – будущее других стихотворений, для которых «Соловей спасающий» послужит моделью. Но мы проникли в воронку его «песочных часов», в игольное ушко горла, где время дробится каскадом цезур и само превращается в одну сплошную, если так можно выразиться, цезуру – оперативную «дуговую растяжку», разрыв, зияние между «неуловимой» вечностью и обычным временем: выпавшее (во всех смыслах) время упования.

Собирается жизни гроза,Давит смерть, иссыхая, па́рит.Мертвые открывают глаза —О, зажмурься! Воскресенье ударит.

(«Гроб Господень»)