Читать «Циники. Бритый человек (сборник)» онлайн - страница 27
Анатолий Борисович Мариенгоф
Ольга вскрикивает:
– Это замечательно!
У нее дрожат пальцы и блестят глаза – серая пыль стала серебряной.
– Что замечательно?
– Сергей расстрелял Гогу.
Я досадительно кряхчу: у «спасителя родины» были нежные губы обиженной девочки и чудесные пальцы. А у Сергея руки мюнхенского булочника, с такими руками не стоит жить на свете.
42
В Симбирской, Пензенской, Тамбовской и Казанской губерниях крестьянские восстания. Волости, уезды, города на военном положении.
43
Сегодня по купону № 21 продовольственной карточки выдают спички – по одной коробке на человека.
44
Лениным и Цурюпой отправлена на места телеграмма:
«…Москва, Петроград, рабочие центры задыхаются от голода».
45
По сообщению из Версаля, Верховный Совет Антанты держится того взгляда, что блокада Советской России должна продолжаться.
46
«…после упорного боя нами оставлено Соленое Займище».
«…после упорного боя наши части в 55 верстах юго-западнее Уральска отведены несколько севернее на новые позиции».
«…на реке Вагай наши части отводятся к реке Ашлик».
«…севернее Тобольска наши части под давлением противника несколько отошли вверх по реке Иртышу».
47
Деникин взял Орел.
48
Юденич взял Гатчину.
49
Отдел изобразительных искусств Народного Комиссариата по просвещению объявляет конкурс на составление проекта постоянного памятника в память Парижской Коммуны семьдесят первого года.
50
Река синяя и холодная. Ее тяжелое тело лежит в каменных берегах, точно в гробу. У столпившихся и склоненных над ней домов трагический вид. Неосвещенные окна похожи на глаза, потемневшие от горя.
Автомобили скользят по мосту, подобно конькобежцам. Их сегодня больше, чем обычно. Кажется, что они описывают ненужные, бесцельные круги вдоль кремлевских зубцов с «гусенками», вдоль тяжелых перил, башен и полубашен с шатрами и вышками из бутового камня и кирпича полевых сараев, крепленного известью, крухой и мелью с хряцем. Сухаревка уже разнесла по Москве слухи об убегающих в Сибирь комиссарах; о ящиках с драгоценностями, с золотом, с посудой, с царским «бельишком и меблишкой», которые они захватывают с собой в тайгу.
Мы идем по стене.
Ветер скрещивает голые прутья деревьев, словно рапиры, качает черные стволы кленов.
Я вглядываюсь в лица встречных. Веселое занятие! Будто запускаешь руку в ведро с мелкой рыбешкой. Неуверенная радость, колеблющееся мужество, жиреющее злорадство, ханжеское сочувствие, безглазое беспокойство, трусливые надежды – моя жалкая добыча.
Я спрашиваю Ольгу:
– А где же любовь к республике?
– Под Тулой и на подступах к Петрограду.
Мы поднимаемся по улице, которая когда-то была торговой. Мимо спущенных ставен, заржавевших засовов, замков с потерянными ключами, витрин, вымазанных белилами, точно рожи клоунов.
С тех пор как торговцы опять на бутырских нарах рядом с налетчиками и насилователями малолетних и торговля считается не занятием, а позором и преступлением – в Москве осталось не более четырех лавок, за прилавками которых стоят поэты, имеющие все основания через сто лет стать мраморными, а за кассой – философы, посеребренные сединой и славой.
