Читать «Пленник стойбища Оемпак» онлайн - страница 62

— Петь, это все равно неудобно, — решительно возразил отец. — Город маленький, мало ли что подумают… Ну, а она что?

— Она? — вскричал дядя, откровенно поражаясь отцовской наивности. — Да мгновенно полкана на меня спустила. Развратник, такой-рассякой! Вы там на фронте привыкли ко всякому. А мы-то вас ждали, боялись в сторону глянуть! И понесла-понесла… Вот, мол, откуда у тебя те фотографии.

— Какие фотографии? — спросил отец.

Понял и я, о каких фотографиях шла речь. Однажды украдкой я рассматривал их в дядюшкином фронтовом альбоме. В неестественных позах, с наигранно жизнерадостными улыбками позировали возле стога сена здоровые, точно кобылицы, голые девки, похожие на няньку Дуню.

А вообще я могу с полным основанием утверждать, что в нашем роду никто из мужчин не отличался повышенным интересом к женщинам…

Однажды дядька исчез на долгих три года. Его посадили за нечаянный поджог колхозного хлеба вовремя охоты. Несколько раз мы отправляли ему посылки с шанежками и его любимыми папиросами «Казбек». Дважды на свидание ездила к нему тетя Галя.

— Наверное, опять наш дядя Петя дрова колет, — как-то вдруг ни с того ни с сего предположил я.

— С чего это ты взял? — спрашивали у меня.

— Все пленные пилят бревна или колют дрова.

Я говорил с такой твердой убежденностью потому, что сам видел, как колол дрова один пожилой японец с грустными глазами, в линялом зеленом кителе. А я иногда в щелку в заборе за ним подглядывал. Каждый удар топором он сопровождал утробным «хо». Я так привык к этим «хо», что, когда он однажды вдруг почему-то не произнес этого восклицания, я не выдержал и выдохнул в щель: «Хо!» Он посмотрел в мою сторону и улыбнулся, обнажив лошадиные зубы. Я таскал у отца папиросы и просовывал ему в щелку. Он деликатно брал и благодарно кланялся. Однажды японец подарил мне «жужелицу» — палочку, один конец которой был натерт смолой или канифолью. Суровая нитка с грузилом при раскручивании издавала звук, очень напоминающий густое жужжание шмеля.

Тогда мне одинаково было жалко и моего дядю Петю, и пленного японца.

Вернулся дядя, как и в сорок пятом, в начале июня. Были сухие знойные дни. Наше крыльцо так накалялось к полудню, что на него нельзя было ступить босой ногой.

Как и в сорок пятом, собрались гости, бабушка затопила русскую печь. Все много пили и много ели. Отец, как всегда, немного дурачился, изображал оперного певца, говорил левитановским голосом…

Но что-то было в этом веселье ущербное и безысходное, словно в соседней комнате находился тяжелобольной человек. Бабушка незаметно прикладывала концы платка к уголкам глаз, тетя Галя с материнским умилением подсовывала мужу лучшие куски. А сам дядя, уже сильно хмельной, ласково и отрешенно улыбался своими почерневшими глазами. Вокруг рта у него пролегли глубокие двойные морщины.

В сорок пятом году я был настолько мал, что отец всегда удивлялся, как это я смог запомнить такие подробности. Я действительно помню: однажды ночью меня вдруг разбудили. Сильно пахло табаком и яблоками. Кто-то наклонился. Кольнул в щеку щетиной и сунул под одеяло что-то круглое и прохладное. Я остро почувствовал радость и мгновенно уснул.