Читать «Пленник стойбища Оемпак» онлайн - страница 54

— Не ходи, конда, в пенду! — наставительно и непонятно проговаривает бабка Калина.

— Чего, чего? — Я выглядываю из-за дымохода.

— Не ходи, конда, в пенду, — повторяет с лукавой улыбкой Калина.

— Что за конда и… пенда?

— Загадка така, сынок. Кот, не лезь в печь…

— Ну и загадка. Армянская, что ли?

— Зачем армянская? Наша, московская. От бабки слыхала: не ходи, конда, в пенду: в пенде канда проклянда.

Кондратьевна громко вздыхает:

— Проклянда не проклянда, а зустречь прогерсу, девушки, нету никаких препятствий. Это не сглаз. Иропланы летают, машины под носом шмыгают, поезда дудолят… Белый свет иным делается.

— …В Хиросиме открылась Международная конференция за запрещение атомного и водородного оружия, — сообщает радио.

— Войны бы хоть не было, — говорит печально бабушка, помешивая ложкой в чугунке.

— Война от жадобы, — определяет Лампия.

Глухая Липа с мучительным сосредоточением на лице вслушивается в разговор подружек, стараясь ухватить хоть одно слово. Она даже одно ухо выпростала из-под платка и часто-часто моргает белесыми ресницами.

Бабка Лампия, мать восьмерых детей, помолчала и снова повторяет:

— Все как есть — это жадоба.

— Сдоба? — встрепенывается Липа. — У меня нонче сдоба не вышла, село тесто-то…

Старушки всплескивают руками и дружно промокают уголками платков скорые на слезы глаза.

Бабушка утирает потное лицо и наклоняется к Липе:

— Дрожжи, подружка, нонче не те…

— Не те, ох не те, — кивает благодарно Липа. — Раньше, бывало, поставишь квашню — да за ночь раза три и встанешь. Тесто-то вытирает, выпирает…

— У меня на действительной средний, — серьезничает враз Лампия. — На побывке сказывал, оружье сейчас наше и ихне шибко забойное, крепкое. Ежели забойство како начнется, не приведи господь! Вся земля перешевырнется. Нет, не врут церковны книги-то…

Бабушка вышла и возвращается с миской квашеной капусты.

— Лягушка испугала, окаянная. Как она в сени забралась? Я — свет, а она сидит на краю бочки и пучит на меня глазищи. Серая вся такая, ровно мышь. Видно, быть дождю.

— Вестей жди, Матвеевна. Лягушка к добрым вестям.

— Слава богу, коли так. Давайте, девки, к столу, вечерять будем. Капуста, не знаю, кака вышла, рассолу что-то маловато…

— Хоть капустушка не клубиста, а я девушка грудиста, — оживляется бабка Калина.

— Была, да сплыла, — говорит Кондратьевна.

— Девки нонче пошли все каки-то худосочны, ни грудей, ни заду. Посмотришь и подумаешь: чем родить-то будешь, чем кормить? Доска доской… — Лампия смотрит на меня, однако не стесняется, продолжает: — Не хвалясь, скажу, я в молодости при теле была…

— Тити по пуду — работать не буду! — вставляет со смехом Калина.

— А ну тя! Так скажу: первых пятерых в печи русской рожала. Протопишь, бывало, до сухоты, постелешь соломку, да и сама туда — нырь. А оттуда принимай только дитятку. Потом уж запретили, в больницу везли. А в печи бабе легче рожать, легче… Э-эх, а муженек-то у меня был! Не совру, меня не обижал, не знаю такого случая, чтоб на совместной лежанке спиной ко мне поворачивался…

Мне интересно, я приоткрываю даже рот, но бабушка моя начеку: