Читать «Цыганские сказания» онлайн - страница 138

Я изо всех оставшихся сил стараюсь светиться кротостью и искренностью, но старьёвщик смотрит скептически. Мешок из наволочки явно производит на него большее впечатление, чем выражение моих глаз.

— Милая барышня, предположим, ваш чудесный товар не краден, и не вынесен из дому без ведома папаши, который заявится потом ко мне с жестяною шашкой в нервной и могучей руке… струны без упаковок, перечница… кстати, перец стоило вытряхнуть… сама по себе стеклянная, крышка составляет её малую часть. Я не могу дать вам больше сорока злотых. Ну, что вы будете делать с сорока злотыми? Буханку пшеничного купите? Так давайте, я вам сам канапку подам с колбасой. Бесплатно.

Я даже не сразу осознаю, что «канапкой» здесь называют бутерброд, реагирую на «колбасу»:

— Давайте!

Не до гордости: неизвестно, когда в другой раз перехвачу съестного.

Колбаса, Лиляна, колбаса. Когда ты последний раз получала кровь вампира? Как быстро ты начнёшь разрушаться и без помощи ребёнка?

Не думай: залипнешь. Просто иди, шаг за шагом. А в случае чего, беги сдаваться в посольство. Но сейчас — сейчас время ещё есть.

Старьёвщик исчезает в двери, ведущей в жилую часть дома, чтобы вернуться с тарелкой. Тарелка старая, с обильными трещинами лака поверх почти неразличимого узора, синенького, тонкого на линии. Бутерброд на ней смотрится торжеством жизненной силы и юности: хлеб, светящийся от белизны, по-свойски захватывает не только донышко, но и узкие выпуклые края тарелки, толстые куски варёной колбасы источают одуряющий запах. Пока старьёвщик несёт мой, так получается, сегодняшний завтрак, я успеваю съесть «канапку» глазами. Раз шесть или семь.

— Совсем у тебя всё плохо? — спрашивает поляк не то с сочувствием, не то с любопытством. И как тут не спросить: нормальный человек так есть не будет. Я из детства помню, что чем лучше помусолишь еду, тем больше из неё усвоится. Но есть хочу — помираю. Вот и получается: жую на страшной скорости, давясь слюной, дрожа даже не от голода — от жадности к еде. Кажется, когда бродила по окупированной пруссами Богемии, меньше есть хотела.

— Я беременна, — то ли оправдываюсь я, то ли… да, надо быть с собой честной — напрашиваюсь на ещё один бутерброд.

— Ну, давай я на тебе женюсь.

— Вы шутите?

— Почему? За руку возьму и в ратуш отведу. Всё законно будет. До семи успеем, у меня машина. В ратуш, потом в ресторан, поедим. Потом сюда.

Я, кажется, впервые обращаю внимание на то, как выглядит мой собеседник. Больше всего он похож на смешную картофелину: когда из большой словно бы маленькая растёт, такие у него круглые живот и голова. В тусклом свете — отчего-то в лавках старья всегда очень слабые лампочки — он даже выглядит то ли коричневатым, то ли сероватым. Для своей профессии он, наверное, очень молод: едва за полвека. Глаза у него неизвестно какого цвета, а волос нет вовсе: он абсолютно, совершенно, я бы даже сказала, безупречно лыс. Весь будто создан для этой лавчонки, полутёмной, захламлённой, исшарпанной — хотя сам, вроде бы, и не особо мят, и выбрит чисто. Парфюмом пахнет каким-то мужским. Серьёзно. Он абсолютно серьёзно.