Читать «Кубанские зори» онлайн - страница 20

Он, Рябоконь, олицетворял ту незримую, но неодолимую народную силу, которая долго бродила и переплавлялась в России, пока не воплотилась в казачество, составлявшее по ее окраинам, по ее рубежам защитный пояс, силу своенравную, своевольную, силу неподатливую и непокорную, которую более всего ненавидели переустроители мира по новому штату, так как она более всего мешала им в их безумствах, неистовствах и беснованиях. А потому в том, что он был выставлен бандитом, нет ничего удивительного. Удивительно и печально иное: он остается бандитом в сознании тех, кто тоже вроде бы должен воплощать ту же народную силу, — потомках гонимых, униженных и уничтожаемых.

Эта кубанская трагедия должна была во что-то воплотиться, в какое-то творение духа, что и подтверждается печальной народной песней. Не выразилась, не воплотилась. А теперь время безнадежно упущено. Рассказывать о происходившем больше некому. Расспрашивать и выслушивать больше некого. К тому же изменилось само общество, вновь уверовавшее в новые идеологические пустышки или не находящее в себе сил им сопротивляться. Общество, в котором из сознания изымается культура, литература, то есть гасится сам дух человеческий, как нечто ненужное и лишнее, не имеет будущего.

Нынешнему читателю, не верящему в вымысел, традиционная повесть с последовательным сюжетом теперь, может быть, уже и не нужна. Он верит факту и документу, не подозревая о том, что и документы могут быть лживыми. А потому и мое намерение написать-таки повесть о Василии Федоровиче Рябоконе остается не свершенным. Мне придется лишь привести то, что уцелело, что удалось добыть, наивно дополняя его фотографиями той поры, что в традиционное повествование, по причине многого утраченного безвозвратно, не укладывается. Уповать на будущее бесполезно. Не отыщется более сострадательная душа и не пойдет по следу моего героя и многих людей, погибших в хаосе развязанного в России беззакония. Тешить себя нечем. Эта печальная повесть остается, несмотря на прошедшие времена, все-таки ненаписанной…

Восстановить облик Рябоконя доподлинно уже невозможно. Событийная же, только историческая канва происходившего, — не мое дело, пусть этим займутся краеведы и историки, если таковые отыщутся. Ввиду же невозвратно утраченного и преднамеренно искажаемого, его облик превратился в какую-то невнятную тень. И я буду защищать эту тень, и читатель, надеюсь, извинит слабость пера моего, уважив сердечные мои побуждения.

Как-то на хуторе Лебеди девяностолетняя бабушка Александра Фоминична Золотько, в девичестве Бучинская, когда я пришел к ней, внимательно посмотрев на меня своими глубокими, черными, какими-то цыганистыми глазами, сказала: «Ты дэ так довго був? Шо так довго до нас ишов?..» Сказала так, словно мы, не зная друг друга, долго думали об одном и том же, хотя я видел ее впервые. И мне нечего было ответить ей, так как слова ее приобретали поразительно символический смысл. Где был… Блукал по свету, чтобы наконец-то убедиться в том, что тут, на этом хуторе Лебеди таится ноша сего мира… И опоздал. А теперь, когда и Александры Фоминичны уже нет на свете, мне слышится ее укоряющий вопрос, на который мне нечего ответить. Какая незадача, какая непоправимая оплошность… Но приди я сюда раньше, может быть, и не заметил того, что сквозь скудные остатки пережитого мне угадывается и открывается теперь…