Читать «Дневник детской памяти. Это и моя война» онлайн - страница 5
Лариса Машир
Под этой обложкой 40 детских судеб. Рядом с очень известными именами менее известные и совсем неизвестные – война слишком цинична, чтобы интересоваться Будущим каждого из нас!
Вместе со мной историю дописывают ее бесценные свидетели – дети оккупированных территорий СССР и Европы, дети Ленинградской блокады и прифронтовой полосы, дети гетто и сибирской ссылки, дети ближнего и дальнего тыла. В общем хоре Победы живут и наши детские голоса!
* * *
Из письма Юлии Сперанской (Селивановой) (г. Нижний Новгород)
Война ворвалась в мое детство внезапно и оглушительно – с бомбежками, пожарами, бегством, паникой, слезами и сиротством. Затем – голодом, холодом, болезнями и непрерывным трудом не по силам. Жизнь развернулась на 180 градусов и больше никогда не вернулась к моему довоенному состоянию. Детское сиротство – это сиротство навсегда – для моих детей, внуков…
22 июня 41-го года мы оказались под бомбами. За два месяца до начала войны наша семья вместе с другими офицерскими семьями прибыла в Белосток, местечко Россь в 60 километрах от границы с Польшей. Мы – это мама, папа, годовалая сестренка, я 11 лет и мой брат Лева 15 лет. Прибыли мы сюда из Горького (Нижний Новгород). Помню быстрые сборы…
* * *
Отец мой, капитан-артиллерист Селиванов Георгий Сергеевич, однажды придя домой, сказал, что есть приказ: их дивизию (только сформированную) двинуть на запад, на границу с Польшей. Причем семьи брать с собой в обязательном порядке. Отец очень не хотел нас брать, как будто чувствовал. Мы могли переждать у деда в деревне под г. Ковров, как переждали финскую войну, но приказ есть приказ. И вот мы под Белостоком.
А дальше помню возмущенного отца, который маме буквально кричал, что все зенитные орудия его отдельного зенитного дивизиона расположили средь голого поля, хотя рядом есть лес и перелески, что на все запросы отца в Генштаб – «нет ли ошибки в координатах?» – отвечали: нет, ставить там, где указано. Отец, приходя на обед, не просто нервничал, он громы и молнии метал и говорил, что в Штабе предательство.
Я знаю, что орудия они, конечно, маскировали, но срубленные деревья быстро засыхали, и все было видно как на ладони. (Эти орудия в первые же минуты войны немцы сбреют с воздуха.) В другой раз отец возмущался, что весь летный состав с местных аэродромов отослали в отпуск, оставив только техников для текущего ремонта самолетов. Еще отец говорил о том, что у него мало боеприпасов и техники, что за беседы офицеров с солдатами о приближающейся войне могут расстрелять как паникеров. (А радио пело: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы».) Все эти папины слова мы потом восстанавливали. Казалось, что даже дети чувствовали какое-то предгрозье, но уехать было нельзя.
Мало того, за 6 часов до начала войны всех офицеров из ближайших частей приказом собрали в Белосток на банкет с торжественной частью, концертом и застольем под носом у немцев. Отец у нас был непьющий, даже некурящий и очень ответственный человек. Про его авторитет в офицерской среде мы знали. Между прочим, он у нас из потомственного дворянского рода военных. Часов в 12 ночи он сбежал с банкета, чтобы успеть домой, и сел на последний поезд в восточном направлении. Ночью он нас разбудил, сказал: «Сядем последний раз за стол все вместе, война началась». И мы услышали рассказ отца. Оказывается, весь ночной состав поезда был просто забит молодыми мужчинами, одетыми под грибников и рыбаков, один отец был в форме офицера. Он сказал, что это диверсанты, и они уже в нашем тылу, и скоро исчезнет связь. Не доезжая до станции, он спрыгнул на ходу и 15 километров пешком через лес прибежал к нам на хутор.
