Читать «На исходе зимы» онлайн - страница 121
Леонид Андреевич Гартунг
5
Прошло несколько дней, и опять ко мне пришла Шура. Как и прошлый раз, играл костерчик на шестке русской печи, и его красные блики осветили ее лицо. Но лицо это было опустошенным, измученным, словно после тяжелой болезни. Она протянула мне книжечку Островского.
— Вот, — проговорила она, глядя куда-то мимо меня. — Нужно сократить роль Паратова. Насколько только возможно. Чтоб меньше учить.
— Но Василий и так хорошо знает роль.
— Он не будет играть. Он уходит на фронт.
— Но у него броня.
— Он идет добровольцем.
В избе стало очень тихо. Костерчик угасал. Я подбросил в него хвороста.
— Паратова будет играть Вера Самсонова, — сказала Шура.
6
Я предполагал уехать в средних числах октября, но отъезд мой задержался. Наступил день спектакля. К этому времени вывезли хлеб из клуба. Зерна уже не было, но во всем здании стоял его крепкий запах.
Зрители пришли со своими скамейками. В темноте зала мерцали огоньки цигарок. Сквозь щели между досок, которыми были забиты окна, смотрели осенние звезды и тянуло морозом.
Старенький занавес светился дырами. Я сидел в первом ряду на сосновом бревне, и мне слышно было, как артисты готовились к выходу.
— Где белая фуражка Паратова?
— Минька, отвернись, кому говорят? И придумал же кто-то эти брюки… Как их закрепить?
— А вот ремень.
— Ничего не получается.
— Смотри, тут дырки, как на подпруге. Дай помогу.
— Да они мне узкие.
— Минька! Опять? Ты у меня получишь.
В зале захлопали тугими большими ладонями. Между полотнищами занавеса просунулась Клава — счетовод колхоза, сегодня суфлер. Изо рта ее вырывался пар.
— Товарищи! Тише! Мы сейчас покажем вам пьесу Островского «Бесприданница». Дело происходит до революции. Содержания объяснять не буду. Сами увидите. А курить давайте кончать. Артисты кашляют.
Старая женщина, сидящая со мной рядом, поднялась со своего места, приоткрыла уголок занавеса и крикнула на сцену:
— Дуська! Ты что, очумела? Пошто плечи-то заголила? Простынешь, язви тя!
— Мне жарко, мама! — откликнулся звонкий голос Огудаловой-Дуси.
— Начинаем! — крикнула Клава и скрылась.
Чьи-то руки схватили занавес посредине и растащили его в разные стороны.
На сцене за столиком дядя Паша-Кнуров в чужом черном костюме. Брюки его слишком длинны и внизу подвернуты. В руках у него газета, он важно читает ее, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу. Девичьей походкой с тростью в руке появился Вожеватов. Певучим голосом воскликнул:
— Мокий Парфеныч! Честь имею кланяться!
Кнуров строго взглянул на него.
— А, Василий Данилович!
Так началась наша с Островским пьеса.
Она шла два часа, а мороз все крепчал. В зале слышались подавленные вздохи:
— Грехи мои тяжкие… Ей-богу, насмерть закалею.
— Пошто я валенки-то не обула?
В антрактах зрители вскакивали, топали ногами, чтобы согреться, но никто не уходил, только покрикивали на сцену:
— Ребята, давайте поживей. Совсем пропадаем.
Когда грянул выстрел Карандышева, кто-то в темноте запричитал:
— Батюшки мои светы, что ж это деется? Убил ее, сердешную.
…Домой я шел в толпе и слышал, как около меня мужской голос уговаривал кого-то: