Читать «КРУК» онлайн - страница 227

Вел службу священник – вполне деревенский, с необыкновенно добрым, простоватым лицом.

– Это отец Амвросий, – пояснил Давид Вольфу.

А Василий добавил шепотом:

– В миру Петр Петрович Кантакузен, родился в 1947 году в Веве, сын князя Петра Георгиевича Кантакузена и его супруги Ольги Алексеевны, урожденной Орловой.

– Интернет? – спросил Кузьма.

Вася кивнул и перекрестился.

По храму волнами ходили тепло и холод, но становилось все теплее, все спокойнее. Кузьма видел, как истово крестится румяный Паша, как строг Давид, как опустил седую голову язычник Вольф, а Василий, похоже, опять плакал. «Оттого, что Бог есть, а он в него не верит…» – подумал Чанов. Но больше всего Кузьма смотрел на Соню. Вольф подарил ей на Рождество белый платок из тонкой шерсти, она смотрела вверх, туда, где на клиросе – девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, и луч сиял на белом плече, и каждый из мрака смотрел и слушал, как белое платье пело в луче… И всем казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли, что на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко, у Царских Врат, причастный Тайнам, – плакал ребенок о том, что никто не придет назад…

«Господи! – думал Кузьма, и это была, хоть и не бабушкина, но молитва. – Господи, спаси и сохрани их всех и повсюду – Пушкина и Блока, Пастернака и Вольфа, всех их, кому Тобою дан был голос! Всех творюг твоих, спаси и помилуй! И еще, еще, спаси и сохрани мою маму и сестру, и друзей моих. Помилуй всех, погибших на Норд-Осте, и сохрани ту девочку, которая была жива… ну, Ты знаешь. Господи! Защити мою Соню и дай мне сил на всю жизнь – защищать ее. И моего Степана Хапрова – помилуй и спаси. Прости нам прегрешения, вольные и невольные! Ты принял крестную смерть за каждого из нас и воскрес, а мы… Но не остави нас, помоги!..

И еще Кузьма задал свой собственный, личный вопрос, не найдя для него слов, кроме пушкинских:

– Господи! Почто в груди моей горит бесплодный жар и не дан мне в удел витийства грозный дар! Кто я у тебя, Господи? Помоги понять… И спасибо тебе.

А с клироса звучал тем временем трехголосный хор «Да исправится молитва моя» Бортнянского… Кузьма об этом не знал, просто совпадал с трёхголосьем – и всё. Он снова смотрел на Соню. И открылось ему: она его Софья, и вся ее мудрость, и вся красота – живая, бессловесная музыка, та, что разлита во всем божьем мире. «Так вот оно что… вот почему», – успел он навсегда догадаться до чего-то, но тут же спрятал эту догадку, чтоб никакие случайные слова ее не разрушили, не испугали. Он узнал и позабыл – до времени…

Служба проходила своим чередом, уже в алтаре шло таинство евхаристии, а Кузьма отвлекся, стал крутить головой и вспомнил: вот так же вертелся в детстве, в Хмелевской церкви. Он разглядел среди прихожан несколько знакомых. Далеко впереди стоял Шкунденков, был он не один, с двумя женщинами, с женою и дочерью скорее всего. В другом приделе высился крупный Кафтанов. Узнал он и русского посла, которого видел у баронессы тети Нади. И множество молодых и старых незнакомых людей стояло вокруг. Чанов смотрел и думал: «Лица-то у всех какие человеческие…» Он отдельно помолился о бабушке Тасе и сказал: «Спасибо». И вдруг понял: «спасибо» – это «спаси Бог»…