Читать «Этапы новейшей лирики» онлайн - страница 35

«Священная» скорбь неотступно сопутствует поэту. Заря сменяет зарю, природа цветет и отцветает, люди кругом родятся и умирают, а в душе Минского растет и растет скорбь, не зная сна, жадно питаясь и дневным шумом и ночной тишиной.

Притаясь у родников желаний,Их кристалл мутит она в тишиИ толпу несмелых упованийСторожит на всех путях души.К небесам ли звездным я взираю,В ясный день гляжу в немую даль, —На земле я грусть свою встречаю,Из небес я пью свою печаль.И когда, волнуемый любовью,Я к груди прижмуся дорогой, —Тут же скорбь, проникнув к изголовью,Мне, как друг, кивает головой.

(«Скорбь»)

Поэт строит себе «воздушно главный храм». В этом храме, построенном над «бездной разрушенья», немолчно звучат гимны. «Их каждый звук печалью окрылен». А охраной храму служит «легион страданий». Так символизирует Минский свою жизнь.

Давая общее представление о своей «печали», поэт называет ее «неземной». Мало того, эту печаль сам бог «вписал пылающим перстом» в сердце поэта («Пускай на грудь мою, согретую любовью»…). Печаль эта «бездонна», как взор очей мадонны, безмерней, чем неба глубина («О, бледная мадонна»). Наконец, она велика, как бог («Скорбь»).

Но культ скорби все-таки сказанным не исчерпывается. Есть еще одна очень своеобразная вариация «страдальческих» мотивов Минского. Поэт, помимо скорби, так или иначе связанной с землей и небесами, знает также скорбь о самой скорби. «Я грущу о том, что не о чем грустить» – так он формулирует свое душевное состояние в минуту, когда ему кажется, что в мире нет ничего, достойного его скорби («Я влюблен в свое желание полюбить»…). То же самое состояние посетило его после одной романической катастрофы. Его героиня жестоко иронизировала над ним, и ее ирония умертвила навсегда «всходы робкие» его больной любви («В тот вечер памятный»). Поэт прислушивался к своему сердцу и с ужасом убедился, что оно «молчало бесстрастно». «В тот вечер памятный, – заканчивается так повествование о данном эпизоде, – любовь свою я сжег, от мук не замирая, и лишь о том скорбел, что я скорбеть не мог, тебя навек теряя».

Ври подобной вариации процесс абстрагирования «страданий» совершает громаднейший поступательный шаг. Бледный и без того фантом становится почти незримым. Общественные классы некогда заменялись, в изображении поэтов, внеклассовым обществом страдающих, классовая борьба – «страданиями». Затем «страдания» последовательно утрачивали свой острый характер, превращаясь в «темное» начало, «хаос», игру «антитез», бессильное «томление». Однако при всех их превращениях некоторая отдаленная связь между ними и исходной точкой абстракции, как-никак, сохранялась. Теперь абстракция начинает отправляться уже от производного ряда понятий, уже от абстракций «Страдания страданий!»

Маховое колесо социально-экономического развития вертится все быстрее и быстрее. Спрос на «изобретательность», на неустанную «выучку», неустанное приобретение знаний, неустанную работу над собой, неустанное «индивидуализирование» предъявляется все более и более настоятельно. Малейшая остановка в «самосовершенствовании» становится все более и более роковой. Носители квалификации должны «совершенствоваться» не только тогда, когда намечается явная необходимость, но и тогда, когда явных признаков этой необходимости нет. Надо вести оборонительные операции не только в моменты обострения классовых конфликтов, но тогда, когда в лагере противников идет подготовительная работа. Или, на языке идеологов «квалифицированных верхов», надо страдать не только тогда, когда страдать волей-неволей приходится: надо также приучать себя к страданиям в минуты, свободные от навязанных суровою действительностью страданий; надо делать так, чтобы каждый случай мог играть роль источника страданий. Надо, одним словом, создавать страдания.