Читать «В тоске «по живой жизни»» онлайн - страница 2

Приходил один профессор и доказывал, что его наука – самая важная; за ним являлся другой и выхвалял свою науку, за ним – третий… Студенты торопливо записывали все и уходили домой, нафаршированные 4-мя или 5-ю лекциями, не имеющими между собой ничего общего. Греческая литература, славянские наречия, Тацит, клинообразные – все это зараз, и все комом ложилось в голове Петровского…

Вскоре Петровский стал смотреть на университет, как на повторение гимназии. Правда, в университете не задавалось уроков, не производилось пересадок, но было такое же отбывание классов, которые теперь называются лекциями; такое же стремление поскорее кончить курс и заполучить диплом, те же экзамены и разговоры о том, кто строгий экзаменатор и кто добрый, и так же далеки были от него славянские наречия и клинообразные, как в гимназии – латинская и греческая грамматики; и надзиратели, и инспектор, и учителя в вицмундирах – все то же самое… Да, положительно он не ощущал в университете той волны, которая, как ему грезилось, подхватит его и вознесет высоко. Все разрешилось так банально и так мизерно.

И университетские годы потянулись такой же «бесцветной однообразной линией», как годы пребывания в гимназии. Жизнь окончательно потеряла в глазах Петровского свои некогда блестящие, заманчивые краски. «Мещанская, будничная обстановка все сильнее и сильнее обхватывала его своими железными щупальцами…

По окончании университетского курса Петровский поступил на службу в департаментскую канцелярию. «Он сам не знал хорошенько, как это случилось»: сначала он решил было поступить на место преподавателя, но воспоминания о гимназических годах не позволили ему осуществить этого решения; мечтал он некоторое время о профессуре; но профессора казались ему чем-то трудно достижимым, «отдаленным»… И он безвольно пошел по дорожке, протоптанной его отцом.

Сделавшись чиновником, он женился. Женитьба его была неудачна… Он увидел, что вышел теперь на какую-то однообразную равнину, где все пусто и плоско». Жизнь как будто сразу «остановилась».

Он начал жить лишь узко-материальными заботами, в его душе громко заговорила бессознательная тревога перед жизнью, которую в нем поселили еще с детства.; его душе стало доступно «буравящее всех лихорадочное и жадное стремление урвать кусок для себя и для детей, схоронить в укромное местечко и там наскоро и боязливо сглодать свой кусок»…