Читать «Парижские подробности, или Неуловимый Париж» онлайн - страница 107

Для меня «парижский Бунин» – одна из монпарнасских теней. Началось это давно, более тридцати лет назад.

Летом 1972 года, в первый мой нетуристический приезд, меня представили Льву Адольфовичу Аронсону. Ресторатор, коллекционер, меценат и театральный критик, он был известен в Париже под псевдонимом Доминик. Так назывался и его едва ли не легендарный ресторан на улице Бреа, что выходит на Распай рядом с Монпарнасом, иными словами, рядом с «Ротондой», у самого перекрестка Вавен.

Лев Адольфович – тогда ему было уже под восемьдесят – любезный человек с большим, по-актерски выбритым лицом, поразил меня вальяжными манерами и своим необычным французским языком: говорил он бегло и правильно, но словно бы по-русски, без малейшего желания хоть как-то считаться с французской фонетикой и ничуть этим обстоятельством не смущался. В ресторане служили французы со стрижкой горшком, в красных крестьянских рубахах. И все время, пока я лакомился забытыми русскими деликатесами (настоящую семгу в Советской России давно забыли, существовала лишь «кета семужного посола», а тут blini avec saumon!), рассматривал коллекцию, беседовал с хозяином, меня преследовало ощущение: я здесь бывал – déjà vu.

Вспомнил. Бунин – «В Париже». Правда, у Бунина действие начинается вовсе не на Монпарнасе и не в фешенебельном ресторане, а в «русской столовой» в Пасси. Но в том ли дело: именно здесь, на улице Бреа, все узнаваемо, это среда обитания, место действия бунинского шедевра.

При столовой было нечто вроде гастрономического магазина (у «Доминика» – точно так же) – он бессознательно остановился перед его широким окном, за которым были видны на подоконнике розовые бутылки конусом с рябиновкой и желтые кубастые с зубровкой, блюдо с засохшими жареными пирожками, блюдо с посеревшими рублеными котлетами, коробка халвы, коробка шпротов, дальше стойка, уставленная закусками, за стойкой хозяйка с неприязненным русским лицом.

Вот она – «стереоскопическая рельефность описаний» (Федор Степун).

Лев Адольфович подтвердил: Бунин бывал здесь и вскоре после получения Нобелевской премии убежал от журналистов «вот через это окно».

Увы, ресторана нет больше, как нет и милого Льва Адольфовича, и все это в прошлом, и нет, конечно, неведомой русской столовой в Пасси. Но слова долговечнее материального мира. А у Бунина что ни фраза – тысячи мыслей, ассоциаций, исторических воспоминаний, «зарниц памяти», спрессованных в короткие, литые, «сверхтяжелые» фразы. И Париж – словно Вергилий в этой густой, переполненной мыслью и чувством прозе.

«Он» пришел сюда «в сырой парижский вечер поздней осенью». «Сырой парижский» – это чужая, немилая сырость. И сам Париж в этот вечер не мил ему. И мостовая «точно сальная». И аксессуары русской кухни на витрине мало ему приятны, и столики накрыты бумажными скатертями – на французский манер.

Только знакомясь, герои обретают имена – Ольга Александровна, Николай Платонович. Сам автор имен героев не называет, они появляются только в диалогах. На вопрос: «Вероятно, генерал?» – отвечает: «Бывший» – красноречивейший нюанс; в ту пору эмигранты-белогвардейцы очень ревниво относились к своим чинам, а он – скорее презрительно, безнадежно. Он – весь в России, пишет по-русски («Теперь пишу истории этих войн по заказам разных иностранных издательств…»), а она уже говорит по-русски несколько искусственно: «образовалась привычка», «можете иметь отбивную». Это еще и свидетельство его одиночества. Она же была продавщицей в «Printemps», теперь служит в ресторане – ей, видимо, не с кем говорить на родном языке.