Читать «Обретение мужества» онлайн - страница 4

Вадим мог не набиваться на поездку в Иран — кто осудил бы его за это? И помоги Тим Кубасов поступить своему другу в университет, даже замолви за него где-то словечко — не вызвало бы это особых нареканий. Да и в примирении Наташи с Юрием не было бы, кажется, ничего плохого — напротив, сохранили семью. Но в том-то и заключается изначальная жизненная позиция любимых героев Эдлиса, Радзипского, Стукалова, что органически неспособны герои эти даже на самые маленькие, вроде бы и допустимые, извинительные нравственные компромиссы. Они вступали в жизнь такими. Такими и пытались показать их драматурги, которым этот человеческий тип был внутренне близок.

Мне думается, пьеса «Окна — настежь» и, в частности, образ Наташи во многом проигрывают оттого, что мещанская, потребительская сущность Лавровского дана слишком уж обнаженно, в лоб. Эдлис избрал более сложный путь, когда Вадиму, Гоге противопоставил человека, в чем-то милого, привлекательного и, уж во всяком случае, не негодяя. Молодой врач Стасик, недавно защитивший кандидатскую диссертацию, не совершил никакого криминала — всего только открыл дома зубоврачебный кабинет Да нет, он не стал частником, он продолжает работать в институте, а домашняя практика — это так, маленький побочный доход, занятие в свободное от работы время. Стасик может привести еще десяток аргументов, которые неопровержимо докажут, что он полезный член общества, не совершивший и не собирающийся совершать ничего предосудительного. Так в чем же дело, что же случилось, что — добивается он у своих друзей, перебегая от одного к другому, заглядывая им в глаза.

Да, разумеется, ничего не случилось особенного, напротив, выпить надо по этому поведу И милый, интеллигентный, такой терпимый к людям Гога, подняв рюмку коньяку, вдруг патетически изрекает: «За кандидата-надомника! За диссертацию, которую можно, наконец, пригвоздить в сортире... во имя прогресса науки».

Оборвалась невидимая нить, соединявшая Стасика с Вадимом и Гогой. Хотя и убеждает Стасик усиленно себя и окружающих, что ничего такого не произошло, хотя и хочется, страшно хочется ему по-прежнему быть «своим». Пусть он делает вид, что равнодушен и к изысканным шпилькам Гоги и к грубовато прямым попрекам Вадима. На самом-то деле, нет, не равнодушен, и постоянно кошки скребут на душе. А то еще свалится, как снег на голову Серега, чго вечно бродит где-то на краю света со своими геологами, и все будут хлопать его по плечу, бестолково повторять то и дело: «Ну молодец, старик!» «Как же здорово, что ты приехал»! И Стасик тоже станет хлопать его по плечу и говорить вслед за остальными: «Молодец, старик», «Я рад, старик», — только худо и одиноко будет модному, преуспевающему московскому доктору посреди этой дружеской радости, словно не по праву урывает он от нее кусочек, а ребята смотрят на это сквозь пальцы — дескать, у нас много, нам не жалко, — но взамен брать у него ничего не хотят...