Читать «Синие горы на горизонте» онлайн - страница 4

Она была храбрая, моя Звездожительница. Я это давно знала. И она сжала зубы и делала все, что нужно. К моему ужасу, соскакивала вместе с другими женщинами на наших неверных стоянках (никогда нельзя было угадать, сколько простоит эшелон — минуту, две или пять часов) и добывала лепешки и воду. Упорно играла со мной в отгадывание литературных героев. А один раз мы с ней даже выдержали бой из-за двух цыганок — старухи и ее дочери на сносях, которых невесть почему наши взъярившиеся попутчики вздумали выкинуть на разъезде посередине Каракумов. Но мама встала в дверях и сказала, что выкинет всякого, кто только прикоснется к этим двум женщинам. И я встала рядом с ней. И тетки от нас отстали. Мы усадили цыганок в угол между нашими чемоданами, а потом мама держала мои руки в своих и говорила:

— Успокойся. Не трясись. Все просто устали. И от этого обижают друг друга. Постарайся это понять.

— Сеете, мадам, разумное, доброе, вечное? — спросил наш сосед.

Он лежал неподалеку от нас, странный человек с серым лицом и серыми волосами. Единственный из всех, он не был обременен ни детьми, ни вещами. Он лежал, вольготно раскинувшись в позе горьковского босяка, и вокруг него была пустота, потому что по нему ползли вши.

— Я, видите ли, ницшеанец, мадам, — продолжал вшивый (я впервые тогда услышала это слово и до сих пор ловлю себя на том, что у меня начинается зуд от одного только имени Ницше), — и считаю, что ха-арошенький пулеметик очень бы тут не помешал. Я вас шокирую? Почему вы молчите?

— Потому что противно вас слушать, — сдержанно ответила мама. — Мы все бежим от фашизма, и разводить его самим…

Тут она замолчала (похоже, ей не хотелось напоминать о его живности).

— От фашизма не убежишь, мадам, — ничуть не обидевшись, парировал ницшеанец. — А кроме того, у господина Шикельгрубера порой мелькают дельные мысли.

Я так до сих пор и не знаю, кто был этот человек. Он был сравнительно молод, и непонятно было, почему он едет с нами на восток, хотя по всем параметрам ему следовало бы ехать на запад. Он не походил на дезертира: слишком был безмятежен. А впрочем, за все четырнадцать дней к нам не заглядывали ни милиция, ни врачи.

Ночью цыганка родила маленькую мохнатоглазую девочку. Наутро наш эшелон стоял в Ашхабаде. Нам никому не разрешили выйти: Ашхабад был переполнен. Но маме все-таки удалось добиться, чтобы Марусе с матерью и малышкой разрешили сойти. Уходя, Маруся торопливо чмокнула маму в щеку, пряча глаза. Я теперь знаю: они обе, и Маруся и ее мать, видели ее будущее и потому не хотели гадать маме даже из благодарности…

* * *

А потом был кишлак Энгельса. И эти… те самые, которые ехали с нами в теплушке и с которыми мы воевали из-за Маруси. И они сразу определили, что моя мама — именно та, которую они могут (нет, даже не могут — обязаны) планомерно обчищать до нитки. Они делали это изо дня в день — методично, спокойно. Как будто они имели на это полное право.

Сначала она продала им свой меховой жакетик, перешитый из папиного летнего макинтоша (папа раньше когда-то служил в гражданской авиации). Жакетик очень шел ей и был самым теплым изо всего, что у нее было. И не продала — обменяла на джугару (узбекская крупа вроде перловки).