Читать «Ругачёвские чудеса» онлайн - страница 23

Алевтина призадумалась и ответила:

– Самое большое чудо – это то, что мне, старухе, добрые люди дрова к зиме запасли. Вот это чудо!

Тату

Глаза у Иринки карие, с огоньком. А волосы вьющиеся, смоляно-черные, как и у её мужа Вовчика. А у сыночка их Игорька – глаза серо-голубые, а волосы белокурые и прямые. Конечно, всем она объясняла, что это он в её бабку по материнской линии, которую никто в здешних родных местах Вовчика никогда не видел. А чтобы к срокам не придирались, по договоренности с работавшей в роддоме подружкой всё списала на преждевременные роды. И потекла ее семейная жизнь, как у всех. Но сама она отчетливо помнила те тёплые сентябрьские ночи, из которых и вынесла светловолосого и ясноглазого сыночка.

С началом Перестройки московских студентов из Архитектурного института «на картошку» в окрестности Ругачёво больше не присылали. Всё тогда в стране изменилось. Даже краеугольная тема пропагандируемой советской «смычки города и деревни» с отменой прописки решилась сама собой. И хлынул в ими же ругаемую за их же хамство Москву поток озверевших и разобиженных на столицу приезжих. Обиженных за то, что так долго, целым поколениям, была недоступна. Но, как и раньше, – та, прежняя, Москва так никому и не досталась. Как Наполеону досталось лишь пепелище вместо Москвы, так и нынешняя, сверкающая витринами, – отражает не прежние интеллигентные лица москвичей, а суетливо-одичалые новых россиян. Всё есть! Всё на продажу! А той прежней Москвы с тихими переулками и чтением стихов вполголоса – нет, не досталась она новым завоевателям.

Иринка чувствовала это сердцем, но никогда ни с кем не обсуждала эту тему. И в Москву сама так и не съездила. Не известила о рождении сына, понимая, что там другая жизнь. Хотя знала и полюбила ту прежнюю Москву по рассказам присланного к ним «на картошку» студентика-архитектора. Сама же никогда в Москву не стремилась и почему-то даже побаивалась столицы, не пытаясь найти там заработки повесомей, чем в захолустном Ругачёво. Жила себе, работала и растила сына. А ее тайная Москва навсегда осталась и росла рядом! Просила на ночь сказку, смеялась, когда Иринка покупала игрушки, плакала, когда, заигравшись во дворе ее еще дедовского дома, падала, разбивая в кровь мальчишеские коленки.

Свою Москву она получила и любила ее, догоняющую среди суеты дня негой давних воспоминаний о том сентябре, наполненном манящим отзвуком стихов, прочитанных ей тем студентиком из МАРХИ двадцать лет тому назад. Стихов, пробивающихся к ней из прошлого дымком его сигареты, смешанного в её воспоминаниях с запахами осенней земли и духмяного сена одной из самых высоких скирд, стоявшей тогда в поле, как крепость. Вспоминая об этом, Иринка снова сквозь годы ощущала тепло его губ. И оживало ушедшее время, замершее в тех закатах и рассветах, залюбовавшихся своими огненно-золотыми отражениями в озере. Когда Иринка возвращалась домой через тягучие росистые туманы, когда нужно успеть вернуться домой, пока соседи еще не проснулись. И то короткое время «картошки», украденное у всего разом, не потускнело за многие годы, а длилось воспоминанием с привкусом их сентября.